----
Н и с б а -- определенная часть титула.
Глаза султана лишь на миг остановились на нем и тут же метнулись в сторону. Этого нельзя было допускать. Когда предстоит такое государственной важности деяние. Величайшему Султану надлежит быть точным в жестах. Пришлось задержаться у подножья тронного тахта, и глаза Малик-шаха послушно вернулись к нему. Знакомое скрытое раздражение и покорность силе установленного затаились в них. Так было, когда еще в детстве Величайший Султан не желал слезать с коня и садиться за калам 1.
Поцеловав ладонь и коснувшись ею ковра перед троном султана, он прошел на тахт, к своей большой красной подушке. Причастные к дивану, чуть отставая, прошептали божью формулу вслед за Повелителем Миров. По едва заметному знаку хаджиба Дома возник рядом с троном синий человек -- "Голос Величайшего Султана".
...Мы, укрепляющий порядок и веру... Длань Державы... Повелевающий двумя мирами... соизволяем разрешить первому рабу своему отодвинуть от себя повседневные заботы по устройству нашего царства!..
У третьего в ряду дабиров -- писцов, сидящих в правильном порядке у стены,-- был не по чину цветистый пояс. Если проглядел это дабир дабиров, то не проявил должной внимательности и хаджиб Дома. Впрочем, нарушение невелико, а проступок не предумышленный. Писец тут же осторожным движением прикрыл яркий шелк краем халата. Настоящий дабир вовремя улавливает мысли тех, кто у вершин власти.
Да, это по закону; и после того, что объявил "Голос Величайшего Султана", первым должен говорить сановник, заменяющий уходящего. Абу-л-Ганаим, чья нисба Тадж-ал-Мульк, мустауфи, поет длинными периодами.
...Тот, который уходит от нас, он не уходит... Купол и опора царства, десница порядка... Мы все от тени его, рабы, и слово его для нас остается словом...
Именно этот размер приличествует при отставке, ибо что лучше чередующихся повышений и понижений голоса соответствует принятой в таком случае подлинности чувств! Сейчас необходима неровность речи. Глаза при этом должны быть прикрыты ресницами, чтобы не угадывались в них понятные радость п вожделение. Теперь говорит Шараф ал-Мульк, кого не желали бы видеть на месте мустауфи, но который займет это место -- рядом с подушкой вазира. Каждому в государстве положено стальное кольцо на ногу, и этим кольцом для хосройца Тадж ал-Мулька будет хорезмиец Шараф ал-Мульк. Точно так же, как последние десять лет, кольцом для него самого был этот бледный хосроец с волнистой улыбкой. Оно с помощью Тюрчанки и перетерло ему ногу.
-----
' Калам-- перо, само письмо.
...Тот, чья мудрость ослепляет... Намордник на погрязших в неверии и строптивости, в Багдаде расстеливший ковер правоверной мысли... Угодное богу покровительство нищим, вдовам и сиротам, путешествующим... Скала веры...
Это говорит Маджд ал-Мульк, туграи, и напоминание об этом к месту. Туграи займет подушку хорезмийца в диване, но выше кумийцу Маджд ал-Мульку уже не подняться. У него чрезмерный голос. Этот недостаток еще терпим у ариза или мустауфи, но вазир не может говорить громче султана. И рост его должен соответствовать повелителю...
Каждый из людей дивана в должной очередности говорит свою часть об уходящем от дел. Они свидетельствуют перед богом и султаном, что неуклонно будут следовать установленному порядку. Да, он, Низам ал-Мульк, уходит от зримого присутствия в делах правления, но он остается, ибо этот порядок -дух и порождение его.
Все они -- люди, и греховная сущность их подталкивает впиться сообща в плоть уходящего от власти, но ошейник государства не позволяет уже этого сделать даже Величайшему Султану. Так ли это совершалось тридцать лет назад, когда тонкая шелковая бечевка в подполье этого самого кухандиза разрешила спор аль-Кун-дури, предыдущего вазира, с буйным Алп-Арсланом? А ведь первым получившим нисбу ал-Мульк был при доме Сельджуков его желчный предшественник. Тогда еще не было установлено правильного порядка вещей...
Они закончили говорить, и сладкоголосый Магриби, поэт Дома, читает в честь уходящего. Далекий кордов-ский акцент угадывается в его бейтах, но все искупает мавританская восторженность фразы. Вблизи трона вредно постоянное глубокомыслие, и именно за способность самозабвенно укладывать принятые слова в четко обозначенные формы приближен он к вместилищу власти.
С полноводным Мургабом, питающим почву живительной влагой, сравнивает Магриби его деяния. От реки отходят каналы, от них уже текут арыки, и так же мудрость и благочестие достигают каждого дома, каждой пещеры в горах и кибитки в степях. Но где берет начало сам Мургаб? Откуда текут питающие его воды счастья? Они с тех величавых заоблачных вершин, где самим богом поставлены двенадцатикрылые шатры царствующего дома. Скажет Величайший Султан, и зацветет пустыня...
Слезы выступили на глазах Магриби. Султан собственноручно почерпнул от горы золота на блюде и наполнил им подставленный поэтом рот. Тощему Магриби не повезло с этим царственным обычаем: его впавшие от желудочной болезни щеки не смогли вместить всю милость султана. Он закашлялся, захрипел. Монеты со звоном просыпались на ковер, а расположение Малик-шаха к поэзии проявляется не часто. Когда-то, еще при великом Тогрул-беке, поэт Амули вместил в свой рот за один раз два полных блюда золотых монет. Но кто знает предопределенное? В другой раз сочиненная им касыда не понравилась султану, и Тогрул-бек в той же мере набил рот одопевца навозом. Обычай этот древний, идущий от первых царей земли Кеев, и государю не зазорно придерживаться его...
Величайший Султан встал и шагнул с подножья трона на тахт. Сразу с двух сторон растворились решетчатые двери. С левой стороны выплыл шитый золотом, отороченный индийскими камнями халат. Четверо крепких гуламов-прислужников несли его, и бьыо видно, что им тяжело. С правой стороны еще четверо несли каждый на вытянутых руках высокий белый тюрбан с голубым бриллиантом посредине, золотой пояс, сшитые в книгу листы румийского пергамента и личный султанский да-ват для чернил с золотым стержнем-каламом. Еще по четыре гулама с каждой стороны вынесли, расставляя ноги, восемь кожаных мешков с печатями.
Султан принял халат на свои плечи. На голову его надели тюрбан, застегнули на нем пояс. В собственные руки взял султан книгу и дават с каламом. Медленно, вместе с тяжелым халатом на плечах, повернулся султан Малик-шах к нему, своему уходящему от дел вазиру. Качнувшись, вьшлыл из-за его спины "Голос Величайшего Султана".
Бсн ир^славшзи и всемогущий, удостоил нас вла-;г! э 11?м ' 'IV. ВАЗИР (Продолжение)
Он ехал вдоль канала Маджан, потому что "Одевание в халат" завершается проездом через город с трубами. Тень кухандиза безмолвно уплыла за спину, солнце заполнило все небо. Раскаленное золото халата сковывало плоть, и невозможно было пошевелиться в седле, каркас тюрбана давил на уши. Но все делалось как положено.
Сзади на белых лошадях особо везли пергаментную книгу, дават с каламом и восемь одинаковых мешков с золотом, на которых нетронуты были львиные печати султанского казнохранилища -- бейт ал-мал. Следом двигался на рысях "Золотой хайль" -- первая сотня муфри-дов личной султанской тысячи во главе с хайль-баши. По команде хаджиба Оповещений через определенные промежутки времени гремели трубы -- наи, и народ Мерва склонялся на ближних и дальних улицах, как требовал того государственный порядок.
У главной пятничной мечети затрубили трубы, у родовой усыпальницы Сельджуков, возле дома шихне, где находились люди дворцовой стражи, потом у крепости Тахир-кала. Люди мухтасиба на базаре расталкивали торгующих, освобождая дорогу. От главного базарного купола -- чорсу -- вдоль всего проезда расстилали ковры. Здесь тоже трубили трубы. И еще трубили на базаре менял, где во всякое время был народ. Там, рядом с тюрьмой -- зинданом, стояли столбы...
Для исмаилитов 1 были поставлены эти столбы. Всего их было двенадцать, но больше половины пока стояли пустые. По семь лет висели на них совращающие людей проповедники--дай. Один был надет на столб совсем недавно, и одежда на нем еще не прорвалась. У двоих, старца и подростка, несших весной денежный сбор с Хо-расана в захваченную врагами веры горную крепость Алухамут, уже оголились кое-где кости. Клочья их истлевших рубах шевелились от ветра. А четвертый, переписывавший трактаты отвернувшегося от бога факиха Насира Хисроу, был подвешен на столб еще шесть лет назад. Одежды на нем уже не было видно, а одна рука в прошлом году отвалилась. Скоро минет срок, и оставшиеся кости собьют со столба палками...
