Дама из Восточной усадьбы, обитательница Летних покоев (Ханатирусато), - возлюбленная Гэндзи

Господин Тюдзё (Югири), 13-14 лет, - сын Гэндзи и Аои

Суэцумухана - дочь принца Хитати (см. кн. 1, гл. "Шафран", "В зарослях полыни")

Уцусэми - вдова правителя Хитати (Иё-но сукэ - см. кн. 1, гл. "Пустая скорлупка цикады", кн. 2, гл. "У заставы")

Луны и годы сменяли друг друга, но Гэндзи никогда не забывал о том, как, на миг блеснув, растаяла роса на лепестках "вечернего лика". Немало разных по своим душевным качествам женщин встречал он с тех пор, но все сильнее становилась тоска, и дыхание стеснялось в груди при мысли: "Ах, если б она теперь оказалась с нами!" (197).

Несмотря на более чем ничтожное положение Укон, Великий министр неизменно благоволил к ней, ибо она напоминала ему об ушедшей. Укон была одной из старейших его прислужниц. Уезжая в Сума, Гэндзи передал своих дам госпоже из Западного флигеля, и Укон осталась у нее. Госпожа полюбила прислужницу за добрый, кроткий нрав, но та до сих пор оплакивала ушедшую. "Когда б моя госпожа была жива, - думала Укон, - она удостоилась бы не меньшей чести, чем, скажем, особа из Акаси. Наш господин так великодушен, что не оставляет своими заботами даже тех женщин, с которыми его никогда не связывали глубокие чувства. А ведь моя госпожа... Возможно, высокого положения в доме она бы и не заняла, но одной из его обитательниц стала бы непременно".

О девочке, когда-то оставленной в Западном городе, Укон ничего не знала и не пыталась узнать. Никому никогда не открывала она своей тайны, тем более что и министр не раз призывал ее к молчанию. "Имени не открывай..." (68). Да и что толку было теперь о том говорить?..

Между тем муж кормилицы ее покойной госпожи, получив звание дадзай-но сёни, покинул столицу, и кормилица последовала за ним. Так вот и случилось, что девочка, едва ей исполнилось четыре года, была увезена на Цукуси.

Кормилица денно и нощно тосковала и плакала, беспрестанно взывала к богам и буддам в надежде, что откроется ей, куда исчезла госпожа, разыскивала ее повсюду, но, увы, безуспешно. "Видно, так суждено, - решила она, - пусть хотя бы дитя останется мне на память. Жаль только, что девочке приходится пускаться в столь дальний путь, да еще с такой ничтожной особой, как я. Не обратиться ли к ее отцу?" - подумала она, но случая все не представлялось.

- Нам ничего не известно о ее матери. Он, наверное, станет расспрашивать, и что тогда?

- Юная госпожа совсем мала, отца же она не знает. Даже если он согласится взять ее к себе, можем ли мы уехать спокойно?

- Но ведь, узнав, что она его дочь, он вряд ли разрешит нам увезти ее... - переговаривались домочадцы кормилицы, не зная, на что решиться, и в конце концов, посадив маленькую госпожу в ладью, вместе с ней покинули столицу.

Девочка была прелестна, и черты особого благородства уже теперь проступали в ее облике. Тем более печально было видеть ее в бедной, лишенной всяких украшений ладье. Милое дитя, до сих пор не забывшее матери, то и дело спрашивало:

- Мы ведь к матушке едем, да?

У кормилицы не высыхали на глазах слезы, дочери ее тоже плакали, и Дадзай-но сёни все время приходилось напоминать им о том, что слезы на море не сулят ничего доброго.

Даже любуясь окрестными видами, женщины не переставали кручиниться.

- Госпожа обладала столь восприимчивой душой! О, если бы она это видела!

- Да, будь она жива...

- И мы бы тогда никуда не уезжали...

Уносясь мыслями в столицу, они печалились, завидуя бегущим вспять волнам (112). А тут еще и гребцы запели грубыми, громкими голосами:

- Достигли мы печальной бухты,

Вот и конец столь долгого пути...

Дочери кормилицы, обнявшись, заплакали:

Видно, в лодках гребцы

Тоже о ком-то тоскуют:

Слышишь - вдали

Над бухтой Осима1 разносится

Заунывное пение их...

Затерявшись средь волн,

Забыли, откуда плывем мы,

Куда держим путь?

И где, в какой стороне

Тебя нам искать теперь?

Увы, "мог ли я думать..." (126)

Так, каждая излила в песне свою печаль. Когда проплывали они мимо мыса Колокол2, уста их шептали невольно: "... не забуду никогда..." (198). А когда прибыли на место, заплакали от ужаса, представив себе, как далеко они теперь от столицы. Тоскуя и плача, они коротали дни и ночи, и лишь заботы о девочке скрашивали их существование.

Иногда кому-то являлась во сне госпожа, которой неизменно сопутствовала какая-то женщина, казавшаяся истинным ее подобием. Увидевшая такой сон просыпалась с тяжестью на сердце, а иногда и заболевала. Все это привело их к мысли, что госпожи нет больше в этом горестном мире.

Между тем вышел срок пребывания3 Дадзай-но сёни в провинции, и собрался он возвращаться в столицу, но, поскольку расстояние до нее было неблизкое, а человек он был не очень влиятельный и небогатый, переезд все откладывался да откладывался, а тем временем овладел им тяжкий недуг, и скоро почувствовал он, что дни его сочтены.

Юной госпоже уже исполнилось десять, и была она так хороша, что у всякого, кто глядел на нее, невольно сжималось сердце: "Что ждет ее впереди?"

"После того как уйду я из этого мира, госпожа останется без всякой поддержки, - тревожился Дадзай-но сёни. - Что будет с нею? Разумеется, ей не подобало расти в такой глуши, но у меня была надежда со временем перевезти ее в столицу и сообщить о ней лицу, принимающему участие в ее судьбе. Затем я предоставил бы ее предопределению, а сам бы наблюдал за ней со стороны. Мне казалось, что столица достаточно велика и, попав туда, нам не нужно будет беспокоиться за ее будущее. Потому я и готовился к отъезду, но, видно, придется мне окончить свою жизнь здесь".

У Дадзай-но сёни было трое сыновей. И вот что он им сказал:

- Позаботьтесь прежде всего о том, чтобы поскорее перевезти юную госпожу в столицу, не думайте об оказании мне посмертных почестей.

Никому, даже домочадцам, не открывал он тайны ее происхождения и, выдавая девочку за свою внучку, которая по каким-то причинам сделалась предметом его особых забот, воспитывал ее с возможным рачением, скрывая от посторонних взглядов. Внезапная кончина Дадзай-но сёни повергла его близких в тоску и отчаяние. Они постарались ускорить отъезд в столицу, но обстоятельства препятствовали тому. У покойного нашлось в этой стране немало недоброжелателей, и невзгоды одна за другой обрушивались на его семейство.