Но вряд ли ему удалось убедить дам.

- Сластолюбие - тот досадный порок, от которого господину, как видно, никогда не удастся избавиться, - перешептывались они. - Как бы не вышло неприятностей.

Полагая, что человеку его сана не годится въезжать во дворец Момодзоно с людной северной стороны, Гэндзи, остановившись у величественных западных ворот, выслал вперед одного из своих приближенных, дабы тот предупредил принцессу. Та уже не ждала его и, всполошившись, велела немедленно открыть ворота. Прибежал замерзший привратник и долго возился с запором. Судя по всему, рядом не было никого, кто мог бы прийти ему на помощь, и он изо всех сил дергал скрипящую дверцу, недовольно ворча:

- Замок насквозь проржавел, как тут откроешь...

Гэндзи стало очень жаль его. Как же все мимолетно в мире! Думаешь вчера, сегодня, а оказывается, прошло уже три года4. Но даже если видишь, что жизнь и впредь не сулит тебе ничего, кроме печалей, легко ли покинуть этот временный приют? Так и живешь, отдавая сердце весенним цветам, осенним листьям...

- Не заметил, когда

Заросли ворота полынью.

До самой стрехи

Старый дом снегом завален

И обветшала ограда... 

тихонько, словно про себя произнес Гэндзи.

Наконец ворота открыли, и карета въехала во двор. Принцесса, приняв Гэндзи в своих покоях, как всегда, долго беседовала с ним, бессвязно рассказывая какие-то скучные старые истории, и, слушая ее, Гэндзи с трудом преодолевал сонливость. Да и сама принцесса то и дело зевала.

- Вечерами всегда так клонит ко сну, говорить и то трудно... пробормотала она наконец, и тут же раздались какие-то странные, никогда им не слышанные звуки - уж не храп ли? Возрадовавшись, Гэндзи собрался было встать и выйти, но тут увидел еще одну согбенную женскую фигуру, которая приближалась к нему, хрипя и покашливая.

- Я должна просить у вас прощения за дерзость, но я надеялась, что вы изволите знать о моем пребывании в этом доме... Впрочем, скорее всего вы давно забыли о моем существовании. А ведь еще ушедший Государь изволил подшучивать надо мной, называя почтенной бабусей... - сказала она, и Гэндзи сразу же узнал ее.

Когда-то он слышал, что особа, которую прежде называли Гэн-найси-но сукэ, приняла постриг и, став послушницей при Пятой принцессе, помогала ей в молитвах, однако у него и в мыслях не было, что она до сих пор жива, и уж тем более никогда не возникало желания ее разыскать. Поэтому изумлению его не было границ.

- Так, те годы давно стали преданием далекой старины. Любое самое смутное воспоминание заставляет меня сожалеть о своем нынешнем одиночестве, и какая же это радость - вновь услыхать знакомый голос. Право, вы не позволите себе оставить путника, не имеющего ни родных, ни близких... (185) - говорит Гэндзи, снова усаживаясь.

Вероятно, женщине слишком живо вспомнилось прошлое; во всяком случае, она приняла самую соблазнительную, по ее мнению, позу и произнесла какую-то нелепую двусмысленность, попытавшись придать нежность своему скрипучему голосу, при звуках которого всякий предположил бы, что рот ее сильно скривился набок. Как видно, годы ничуть не переменили ее.

- Ах, где те времена, когда сетовала я на судьбы безотрадность... (186) - произнесла она, повергнув Гэндзи в крайнее замешательство.

Он с трудом сдерживал улыбку, слушая, как она жалуется на "внезапно приблизившуюся" старость, но и не посочувствовать ей было невозможно.

Многих придворных дам, которые соперничали друг с другом во времена ее юности, давно уже не было в живых, другие, бесцельно скитаясь по миру, влачили жалкое существование... Право же, странно устроен мир! Столь горестно короткая жизнь выпала на долю Государыни, а эта женщина, не отличающаяся особыми достоинствами, живет до сих пор, спокойно творя обряды, хотя уже тогда, когда Гэндзи впервые встретился с ней, казалось, что близок крайний срок ее жизни.

Неправильно истолковав причины задумчивости Гэндзи, Гэн-найси-но сукэ воодушевилась и, вспомнив молодость, сказала:

- Лет немало прошло,

Но забыть до сих пор я не в силах

Наши прежние дни

И то, как меня называл ты

"Мать матери моей..." (187)

Неприятно пораженный ее развязностью, Гэндзи ответил:

- Лучше ты подожди,

Пока в мире ином возродишься,

Тогда и узнаешь,

Бывает ли так, чтобы сын

Мать свою забывал?

Весьма надежные узы связывают нас, не правда ли? Как-нибудь мы с вами поговорим об этом более обстоятельно... - С этими словами он вышел.

В западных покоях были опущены только некоторые решетки - видно, жрица все-таки не хотела показаться негостеприимной. На небо выплыла луна, и снег, тонким слоем покрывавший сад, заискрился, придавая холодной ночи неожиданное очарование. Гэндзи вдруг с удивлением вспомнил, что престарелая жеманница и зимняя ночь издавна причисляются людьми к разряду явлений, вызывающих неприятные чувства...5

На этот раз Гэндзи держался с необычной для него степенностью.

- Мне было бы достаточно услышать от вас, именно от вас, а "не из уст чужих" (188), всего несколько слов, пусть даже далеко для меня не лестных, и я бы смирился, - настойчиво просил он, но женщина оставалась непреклонной.

"Даже в те давние годы, когда оба мы были молоды и многое нам прощалось, я со всей решительностью отказала ему, несмотря на то что этот союз наверняка пришелся бы по душе покойному отцу. Теперь же, когда миновала пора расцвета, я тем более не могу допустить, чтобы он услышал мой голос", думала она, и сердце ее не смягчалось, поэтому Гэндзи оставалось только сетовать на ее поистине удивительное жестокосердие. Вместе с тем, боясь показаться неучтивой, жрица не принуждала гостя немедленно покинуть ее покои, а церемонно беседовала с ним через прислужницу, чем уязвляла его еще больше.

Постепенно темнело, дул пронизывающий ветер. Гэндзи вдруг сделалось очень грустно, и он сказал, изящно отирая слезы:

- Убеждался не раз

В том, сколь сердце твое жестоко.

Но, забыв обо всем,

Позволяю себе терзаться

От новых и новых обид...

"Кого же винить?" (189)

Дамы, как обычно преисполненные сочувствия, передали его слова госпоже.