Даня заикался о книге, где есть советы для истинных пар, там даже прописан ритуал разрыва связи. Но в руки мне этот ценный талмуд он так и не дал, мол, рано для таких мер. Драконий гад ее всегда носил при себе, во внутреннем кармане.

Завтра может быть поздно, потому я не выпускал хвостатого из вида и думал, как улучить момент и вытащить у него книженцию.

Сегодня русоволосый выглядел растерянным. Куртку бросил на диванчике около рояля, будто ненужную тряпку. Ел быстро и молча, не поднимая головы и не поддерживая беседу с девочками. Обычно его не переговоришь. Явно что-то случилось.

Присев на свое место за столом и стараясь на пожирать Любаву взглядом, я уставился на полную тарелку. Есть совсем не хотелось, и даже сочное мясо зайца не привлекало. Потянувшись за бокалом вина, понял, что не удержу стекло, заледеневшие пальцы не слушались, посинели. Суматошно убрал руки под стол и до боли стиснул кулаки. Кажется, никто не заметил, что я замешкался. Не хочу, чтобы со мной возились или, не дай Нэйша, жалели.

Я жадно зыркнул на Любаву, но, заметив ее сжатые губы, снова поник и сделал вид, что ем.

Не понимаю, как можно заставить любить того, кто не хочет. Тут никакие ухаживания не помогут, потому не собираюсь плясать перед упрямой девицей, притворяться хорошеньким или делать вид, что способен измениться. Я такой, какой есть. Плевать, что кого-то это не устраивает. Плевать, что со мной будет дальше. Необъяснимая злость сжирала изнутри не первый день, но все это время я отгонял ее, но сегодня позволил войти в грудь и обернуть воющую пустоту коконом.

Больше всего я хотел избавиться от болезни и жуткой похоти, что не дает спать. Вернусь домой и все забуду, а Любава пусть остается на Ялмезе. С Данилом, наверное, будет теплее… Или с Тарисом. Девчонки рассказывали, что оружейник госпожи видный мужчина.

— Синарьен, ты что-то сказал? — холодно спросила Лимия, что сидела по левую руку. Она почти со мной не говорила после случившегося в ту ночь. Да никто из жителей этого мрачного места не говорил, кроме дракона. Словно записали меня в изгои. И поглядывали с явным осуждением.

Посрать. Я не святой. И быть им не планирую.

— Спасибо за ужин, — я поднялся и, медленно отодвинув стул, все-таки с надеждой посмотрел на невесту.

Она увела глаза в сторону. Ее щеки покрылись пятнами, на коже снова проявились капельки влаги.

Даже взгляд на меня ей причиняет боль?

В груди стало тесно, скулы сковало, будто я грязного снега наелся.

Но отвернуться от невесты не смог.

До чего же светлое и ранимое создание. Как я мог ее обидеть? Как посмел?

Глаза утопали в красоте и нежности, руки тянулись, желая прикоснуться, голос обрывался…

Но я не смел даже обратиться.

Обещал. Да и себе запретил.

Отступил от стола, едва не завалив стул.

Ярость катилась по венам обжигающим холодом. Сковывая, подчиняя, заставляя стискивать челюсти.

Азарка шумно подвезла на тележке орехи, сухофрукты и чай, перегородив комнату.

Я среагировал. Пока все отвлеклись на повариху и забыли обо мне, подхватил куртку Данила с дивана и быстро вышел в коридор.

Насколько смог быстро, потому что ноги деревенели не на шутку, словно сегодня внутренняя вьюга решила разгуляться по полной.

Но книги в кармане не было.

Расстроенный и злой я побрел по коридору, не разбирая дороги, и пришел к библиотеке.

— Книги, книги, книги… Будто в них можно найти ответы, — пробормотал мерзлыми губами.

Мне хотелось убивать. Руки сжимались, тело тряслось, а с губ слетали проклятия.

Психуя от беспомощности, скинул несколько томов со стола, разбил вазу с сухоцветами, разорвал какой-то фолиант и согнулся от стягивающей боли в груди.

Дверь скрипнула. Не желая, чтобы меня увидели, я юркнул за стеллаж.

Тихие шаги застыли у стола. Я втянул носом воздух и качнулся.

Ландыш…

Как же вкусно она пахнет. Чтобы не испугать Любаву и не нарушать обещание, осторожно опустился задницей на пол и прижал лопатки к полкам. Застыл без движения.

Я слушал, как девушка складывает книги, как дышит и время от времени сопит, будто плачет. Плачет, так и есть.

Повернулся и, стараясь не шуметь, посмотрел на девушку сквозь щель. Невеста сидела около стола и, прижав к себе колени и низко опустив голову, мелко подрагивала. Снежные волосы обернули ее стан, укрыли пледом, но она все равно не успокаивалась. Только шептала бесконечно:

— Ненавижу… ненавижу…

Я сжался на полу от холодной безудержной тряски, спрятал ладонями лицо, чтобы не заорать. Браслеты коммуникатора, что я никогда не снимал, слабо звякнули между собой. Здесь они бесполезны, связаться с Яликом все равно не получится, он до сих пор в лазарете, а дорабатывать сложную технологию в таком состоянии сам, я не мог.

Знала бы Любава, как я себя ненавижу…

Что сделать, чтобы она меня простила? Как себя простить?

Сил на терзания больше не осталось. Сил сопротивляться ярости — тоже.

Я провалился в тихую темноту, и леденящая боль отступила.

Глава 24

Любава

— Смотри, у принца под браслетами тоже есть шрамы, — заговорила Марисса, обволакивая тело Синарьена легкой дрожащей пеленой. Она не только прекрасно играла на рояле, но и отменно управляла огнем и теплом. Это ненадолго согревало мою пару, но хватало на несколько часов.

Я сдвинула украшение принца и присмотрелась. Точно. Такие, как у меня, даже грубее. Даже рисунки чем-то похожи.

— Это что-то значит? — присев рядом, спросила девушка.

Я пожала плечами и потерла ладони между собой, желая поскорее избавиться от озноба. До сих пор трясло после случившегося, и говорить вовсе не хотелось.

Я пряталась в библиотеке после ужина. Хотелось успокоиться, потому что каждый взгляд на навязанного жениха будто обливал лавой, не смогла поесть нормально, всю трясло, словно у меня жар.

Потому и пришла в единственное место, где мне было спокойно. Внезапно одна из полок с книгами закачалась, и что-то грохнулось на пол. Когда я заглянула за стеллаж, опешила.

Синарьен лежал на полу в безобразной позе и дергался, закатив глаза, будто съел парализующие семена.

Он совсем был плох. Сердце принца, что оставалось в моей груди, почти не билось, трепыхалось, но это сложно назвать жизнью. Ресницы белые, губы синие, а пальцы скрючились. Его охладило сильнее, чем раньше. Неужели, снова придется с ним… спать?

Я задохнулась от возмущения, смешанной с легкой неправильной эйфорией, и отпрянула к стене. Может, есть другой способ вылечить Синарьена? После того, как он набросился в тот вечер, его прикосновения вызывали только протест и ужас. Даже мысли о них.

— Любава, мне кажется, что он так долго не протянет, — грустно выдала Марисса. — Это не чернота, но слишком уж схожи симптомы. Разве что принц не чернеет, не иссыхает, а замерзает. Странно…

— Я слышала, что Лимия нашла способ замедлить болезнь.

— Красавчику это не поможет, — каштановые волосы упали вперед, и девушка стиснула худые руки на коленях. — Никому не поможет. Ведь Унна все равно погибла. Ничего не смогли сделать, за несколько суток сгорела. Слугам Синара доза заразы попалась меньше, но и их час уже близок. И вот принц их догонит вскоре. Может, все-таки отвяжем твою стигму, Люб? Найдем способ… Рискованно, но хоть какой-то шанс.

— Нет. Я Данилу обещала, слово дала, что подожду. Он для меня, как отец, не могу иначе.

Темноволосая светло заулыбалась.

— Понимаю. Разноглазого все девочки любят. Заботливый и справедливый, только хозяйка его гонит от себя, будто не замечает, как он от нее без ума.

— Да любит она его, но боится своих чувств. Мы все такие. Разве нет?

Девушка дернула тощим плечиком.

— Мне не довелось встретить свою судьбу, а теперь… уже и не хочется. А ты? — она перевела взгляд на принца. — Любишь?

— Нет и никогда себе этого не позволю.