Всё это Лера чувствовала и понимала удивительно ярко. С какой-то непривычной для себя скрупулёзностью отмечая необычайно упругий шаг незнакомца, костлявую ширину его плеч, жёсткий излом кадыка. А ещё бритые, впалые щёки, соломенно-серые завитки волос, почти скрытые вязаной серой шапочкой, и, несмотря на тёплый, безветренный день, – накинутый капюшон.

Уже в метре от себя она почувствовал терпкий запах, исходящий от незнакомца. Терпкий и солоноватый. Нет, не пота, каких-то полевых трав. И цветы. Чабрец. Чабреца пока ещё нет, не сезон… Но, точно пахнет чабрецом. Свежим, хорошо прогретым на солнце, чабрецом. Лера почувствовала толчок и с удивлением увидела свою ладонь на груди незнакомца. И он остановился. Скорее всего, его только так и можно было остановить. Толчком в грудь.

Вспоминая этот момент, Леру удивляло, что, не отрывая взгляда от этих серых глаз, она могла видеть глубокую, чуть затянувшуюся царапину на руке у большого пальца, продетого под единственную лямку рюкзака, и сбитые носки старых, потерявший цвет берцев, и кожаные (кожаные!!!) шнурки на них, и пропущенный сквозь два полукольца брезентовый ремень, на котором болтался устрашающих размеров нож, обвязанный заменяющей ножны верёвкой. И уголок облезлого алюминиевого котелка, покрытого неровным слоем салатовой краски, местами замещённой сажей.

Всё это и глаза! Серые, однородные радужки с узким зрачком и удивительно белые склеры. А ещё непривычное, давно забытое ноющее чувство в низу живота.

Встречная ни чем не отличалась от той, которую он помнил. Такая же тонкая талия, тот же доверчивый взгляд и приоткрытые в ожидании поцелуя губы. Скорее всего, и платье, безуспешно пытающее скрыть маленькую грудь, тонкую талию и, неожиданно крутые бедра, было таким же ситцевым, как и то, обрывком которого он оборачивал мягкие волокна сухой травы, заменявшие ему подушку. И запах молодого потного тела, который до сих пор не мог перекрыть аромат дикого разнотравья. Наверняка такой же.

Гер кивнул и, даже не пытаясь изменить выражение лица, шагнул навстречу незнакомке. Только сейчас он ощутил, не увидел, именно ощутил, что привычное разнолесье потеряло однообразную разнородность и за девичьей спиной явно переходит в гармонию искусственного мирка. Намёк на Родину. Скорее касание. Мир Гера, его собственное совершенство. Непререкаемая истина превосходства.

Как и много раз прежде нахлынуло. Теплота воспоминаний: только то, что надо! Ничего более. Без образов и событий. Просто память.

А потом придёт тоска. Обязательно придёт. Тоска по дому, по тому месту, где прошло детство. Улицы, дома, парки. Лавка булочника и её запахи. Вкус сладостей, непреодолимое желание обладать этими маленькими, обёрнутыми красочными историями кусочками счастья. Шоколад. Бисквиты. Взбитые сливки. Вкус давно забытого детства. Как и в прошлый раз Гер ощутил удивление. Не столько ощутил, сколько почувствовал. Почему эти встречи так остро оживляли в нём именно детские воспоминания? Почему не студенческие годы, почему не прекрасную Хелен, ту Хелен, за которой бегал весь дневной курс, и не только мужская его часть? Или период работы в Квазере… Тот момент, когда он впервые ощутил животворное действие «лучшей жизни»? Такой короткий, но такой несоизмеримо яркий!

И также как и в прошлый раз неожиданно погасла незваная обида, и пришло понимание правильности именно таких воспоминаний. Детство. Начало. Невозможная обратимость. Неотвратимая. Движение по наклонной плоскости. Движение туда, где его тоскливо ждёт будущность. Такая желанная и предвкушаемо приятная Взрослая жизнь, с её запретными наслаждениями и строго охраняемыми тайнами. То место, где есть всё. Всегда! Всегда он отдал бы ВСЁ! Всё ради того, чтобы оказаться там. Нет не на Родине. Плевать на родину! В том месте, где стоит его дом! Где извиваются знакомые улицы и мелькают привычные лица. Пусть и не такие совершенные как у этой незнакомки, но близкие. Гораздо ближе этой непонятной красоты, этого удивительно приятного, но такого необычного запаха, этого мягкого тепла упёршейся в его грудь ладони.

– Валерия, – сказала девушка и опустила руку. Он знал, что нужно ответить. Гер. Грег. Грегори. Георгий.

Другая девушка другое имя… Но те же кусты и тропинки. Сейчас она проведёт рукой по лицу, оправит непослушную прядь черных как смоль волос. Потом кивнёт и, не опуская глаз, повернёт голову в сторону просёлка, на краю которого виднелся неровный дощатый заборчик, а за ним, на половину спрятанный в кустах, жизнерадостно окрашенный маленький домик. Скорее всего, нужник.

Лера поднесла руку к лицу и тыльной стороной провела по губам. Слегка встряхнула головой, поправляя непослушную, тяжёлую прядь и удерживая взглядом его глаза спросила:

– Голодный? – Спросила так, как обычно спрашивают – «хочешь»?

Потом они шли по тропинке, Лера впереди, так что Гер (Грег?) видел её тугое тело, видел, как под лёгкой тканью перекатывается её плоть, чувствовал излучаемое ею тепло и такой свежий, такой молодой запах пота. И еле уловимый привкус тоски, оставленный потерянной близостью с одним-двумя молодыми мужчинами. Не более. Гер умел различать, уже умел. Запах. Для такого тела самые дорогие духи пустая трата денег. Да и не смогут они здесь удержать свой аромат. Для этого нужна гниль, нужен дух распада…

Домик оказался в другом конце посёлка за неширокой речушкой, скорее ручьём, который они перешли через шаткий подвесной мостик. Маленький, с большими окнами он утопал в цветущих вишнях. И сирень, как же без сирени. Когда он входил, пришлось склонить голову. Чистенькая, светлая прихожая, завешанная дверь и пахнущая свежевымытыми досками комнатка. Стол, пару стульчиков и ветхий диванчик. Букет сирени на подоконнике собранный широким горлом наполненной водой литровой банки.

Гер быстро утолил голод, не замечая чем, главное вкусно. Как всегда, еда промелькнула, она не главное. Потом лёгкие прикосновения, чувство тепла, тепла под нежной прохладной кожей, влажные лепестки губ, пряный запах цветов и хлеба… Потом Гер почувствовал на лице капли тёплой воды и осознал себя в маленькой, обитой полиэтиленом душевой кабинке. Обмылок быстро распался на прилипшие к полу лепёшки и… сухое, грубое полотенце. Потом опять прикосновения, контакт с нежным, податливым телом. Счастье. Это счастье? По крайней мере, не думаешь о Хелен, взбитых сливках и терпком запахе горячего масла под красным капотом.

Вечер, сине-чёрное, усыпанное звёздами небо как ножницами обрезанное пустыми силуэтами деревьев и кустов. Глоток холодной воды и ладонь незнакомки в руке. А потом…

Потом Гер начал убивать.

Олен опаздывала. Точнее уже опоздала. Несмотря на жизненный опыт, который взывал снизить темп, она не сдавалась. Да, опоздала, да, свершилось непоправимое, и уже нет никакого смысла рвать усталые мышцы. Но…

Но ещё не настал тот день, когда Олен Крик станет бояться напрячь свою задницу! На заседание криминального отдела она точно опоздала, но это ничего не значит. «Сами виноваты! С какой это стати отдел внешней безопасности настаивал в соблюдении двухмильного моратория на размещение кабинок телепорта на территории академгородка?» – зло подумала Крик, – «Ещё не хватало чтобы я переживала из-за их глупости. Хватит того, что ещё немного и я взмокну – покроюсь пеной как загнанная лошадь».

Здесь Олен Витальевна была права. По крайней мере её возмущение разделяли подавляющее большинство коллег. Несмотря на завидную регулярность ежемесячных лекций и случайных брифингов, которые по заранее установленному плану-графику (и это надо признать) проводились на территории юридической академии, а точнее в муниципальной её части, Олен ни как не могла привыкнуть к небольшому, но требующему строгого расчёта времени для своего преодоления расстоянию между единственным транслером и тем участком парка где находился головной офис академгородка. А тот факт, что «преодолевать» это пространство приходилось своими собственными НОЖКАМИ, – делало эту задачу вообще невыполнимой.