- Миссис Грей, - решил блеснуть по-своему великий прозорливец, но дал осечку.
- Миссис Гриффин. В девичестве - мисс Мертон. Можно просто Хетти, - ответила женщина без видимой обиды и не отрываясь от работы. Холмс не сдавался:
- Вы прожили с ним две счастливые недели, после чего он выдал вас замуж за своего лакея, да ещё имел наглость оставить здесь в качестве экономки или горничной?
На этот раз миссис Гриффин подняла глаза:
- Вы бы поступили именно так?
- Я уже вижу, что ошибся. Очевидно, что вы довольны своим браком. А что вас держит в этом доме - пусть останется вашей тайной.
- Я его приёмная дочь и единственная наследница.
- Ух ты!
- Мои настоящие родители ещё живы, но не хотят меня знать после моего побега в Лондон: думают, что я стала содержанкой или того хуже.
- А вы встретили доброго малого, стали матерью семейства, но он (?) ............... Ну, как хотите...
Ведя этот рассеянный диалог с миссис Гриффин, Холмс большей частью своего ума был занят совсем другим. Ещё при взгляде на часы он затребовал отчёта об ощущениях от ладоней, и доклад правой бросил его в холод своей бессодержательностью - рука словно онемела. Что это? Некроз!? Гангрена!? Глаза одновременного сняли гору с плеч, если так можно выразиться об уме и его событиях, но и задали новую задачу, трудней которой Холмсу не удавалось вспомнить. Правая рука, вчера горевшая изнутри, сегодня ничего не чувствовала, а всё потому, что рана абсолютно зажила. Нет, шрам остался, и два пальца немного покривились - уже навсегда, но на воспаление, незатянувшиеся разрывы тканей не было намёка. И единственным фактом, к которому, как к предположительной причине, можно было возвести этот феномен, являлось рукопожатие призрака...
- Не подскажите, как мне найти мистера Грея?
- Он в студии. Если вы в состоянии идти, я вас провожу.
На солнечной стороне дома в просторной комнате располагалась настоящая художественная мастерская. Хозяин стоял у мольберта и срисовывал на загрунтованный холст какую-то девушку с фотографии, по всему виду довольный своей нелепой плоской мазнёй, даже не рисованием - а заполнением пустоты пятнами самых простых цветов. При этом он пересказывал стоящему рядом Мориарти светскую беседу:
- Леди Рекстон, почему вы так упорно не желаете завести собаку? - Собака - это ребёнок, который неизбежно умрёт в десять лет. - Ну, к такому возрасту ничего лучшего от ребёнка и не ждёшь! ...
Холмс: Позвольте прервать это словесное непотребство!
Мориарти: О, Холмс! Вам уже хуже?
Холмс: Напротив, профессор, мне дважды полегчало. Во-первых, я избавился от одного... как вы это вчера назвали, мистер Грей?
Грей: Стигмата?
Холмс: Да. Правая рука вновь мне верно и безболезненно служит. Во-вторых, вы, Мориарти, больше меня не заботите. Если у вас и были здесь какие-то документы, то за время моей отключки вы непременно их уничтожили, так что нужда вас пасти для меня отпала и я хотел бы простить мистера Грея уделить мне время для беседы с глазу на глаз.
Мориарти: Ну, так я пойду прогуляюсь.
Холмс: Смотрите не попадитесь на мушку к наёмникам моего брата.
Мориарти (уходя): Я переоденусь.
Грей: Подобную щедрость на распоряжения вам следовало бы проявлять исключительно на Бейкер-стрит. Или, говоря, как кокни: вы тут не в своём огороде.
Холмс: Попытаюсь утешить вас пошлым каламбуром: я даже не в своей тарелке. ... Мне нужна ваша помощь.
Грей: Едва ли я в чём-то разбираюсь лучше Шерлока Холмса...
Холмс: Вы единственный знаете то...... Я несправедливо сейчас повёл себя с Мориарти: я жизнью ему обязан. Но я так и не понимаю, что он за человек. Потом я разрываюсь между интересом к нему и интересом... к вашему великому другу. Я видел его!...
Грей (кивая на исцелённую руку): Я понял.
Холмс: Расскажите мне всё от начал до конца: вы - и эти двое.
Грей: Они не были между собой знакомы. Вы обрекаете своего биографа на пространное лирическое отступление сомнительной надобности.
Холмс: Об этом предоставьте судить мне.
Грей (откладывая кисти и палитру, борясь с волнением): Вернувшись поздним майским вечером домой, я не смог найти дорого человека, гостящего у меня с февраля. Последним местом, куда я заглянул, был чердак. Там я нашёл его... лежащим на полу... с ножом в руке и раной в сердце... Вокруг него, вместо крови растекалась вода, похожая на болотную, цвета эля, с запахом прелой коры, так что дух стоял, как в дубильне; половицы распухли и рыхло блестели, ... а мой друг... на моих глазах терял свой прекрасный облик, превращаясь в неузнаваемую мумию. Как ни велик был мой ужас, я заметил, что он, мертвец, успел надеть один из моих фраков и украсить пальцы двумя из шестидесяти моих перстней: с бирюзой и с аметистом. На стол он водрузил сак, набитый золотом и драгоценными камнями (всю мою коллекцию вытряс из футляров и свалил в суму, как кучу каштанов), рядом приложил записку на латыни: Люблю тебя. Спасайся. Я понял, что надо делать, но помедлил бежать, поднял свечу и взглянул на портрет - !...
Холмс: Какой портрет?
Грей: ............ У меня был портрет,... который старел вместо меня.
Холмс: Где же вы его раздобыли!?
Грей: Его написал мой знакомый художник, когда мне шёл двадцать второй год. Мне навнушали, что моя красота - это что-то чудесное и достойное боготворения, а я задумался о её мимолётности, представил заранее, как уродует меня время и прямо вслух пожелал, чтоб эту участь живого существа приняло на себя произведение искусства...
