Не глупая тряпица,</p>
<p>
А проволоки вязь</p>
<p>
Под ней же шкура бычья</p>
<p>
И мех с загривка волка,</p>
<p>
А в тряпке ни приличья,</p>
<p>
Не вижу я, ни толка".</p>
<p>
"Вы, государь мой, правы,</p>
<p>
Да только говорится,</p>
<p>
Что в пору жизни в травы</p>
<p>
Одета мать-землица.</p>
<p>
Стальна на вас рубаха.</p>
<p>
Знать, от пяты до уха</p>
<p>
Изъел вас бесень страха, -</p>
<p>
Ответила старуха, -</p>
<p>
Да, вы этой зимою</p>
<p>
Лишитесь головы</p>
<p>
И, будучи мертвы,</p>
<p>
Смешаетесь с землёю,</p>
<p>
И в чёрной гнили тая,</p>
<p>
Подумаете вы:</p>
<p>
"Как славно!" - обретая</p>
<p>
Одежду из травы.</p>
Посетители ресторана словно окоченели. Какой-то тучный усач, запросто поднёсший было ко рту ветку петрушки, выронил её или отбросил; какая-то дама вдавила обе ладони в грудь и по-лягушачьи надувала щёки; молодой человек в очках разинул рот; престарелый франт нервно поправил воротник. Нам тоже стало не по себе. Джеймс угрожающе наложил руку на столовый нож. Я пытался отогнать от себя отвратительные видения тлена...
- Теперь мы можем уйти? - в гробовой тишине спросила мисс Байрон.
- Сделайте милость, - ответил метрдотель. Мы направились к двери. На пороге Альбин обернулась и презрительно бросила:
- Палата лордов!...
Стирфорт взял её за локоть и увлёк за собой.
<p>
II</p>
Каменное плато, глубоко изборождённое сотнями пересохших рек, из которых главная всё же сохранилась; местами вздымающееся куполами, щетинящееся столбами, манящее издали арками и пугающее пещерами; местами опавшее до уровня устий; местами мертвенно серое, ноздреватое, щелистое; местами зелёное и журчащее - вот, чем предстал мне Париж в тот летний день. Фиакры казались слонокентаврами, бегающими куда-то по своей воле; гуляющие модницы - райскими птицами. Если и встречались настоящие люди, то так же каменные или металлические, охраняющие волшебные озёра, стремящие струи ввысь. Небо над Парижем было ему под стать: из синих глубин опускались величавые тучи, вершинами белее альпийских льдов, чреватые чёрными грозами. Ветер то и дело взвихривал пыль и гнал по коридорам улиц.
Мы шли пешком. Полина знала адрес, но плохо ориентировалась и спрашивала у встречных теней, как скорее попасть на перекрёсток Арбалета и Новой Святой Женевьевы. Прохожие охотно и подробно объясняли, улыбаясь слишком проникновенно и искренне, чтоб это казалось случайностью или обычной вежливостью.
Наконец мы свернули в тихий узкий переулок на окраине Латинского квартала и увидели высокий дом, почти совершенно скрытый густым садом и стеной, внешние подножия которой густо заросли кипреем и одуванчиками. Фигурно-литые бронзовые и уже позеленевшие ворота изображали виноградную шпалеру. Крупные пустоты меж искусственных лоз и листьев на высоте вытянутой кверху руки образовывали надпись: "Дом Воке".
"Вот мы и добрались" - сказала Полина. Она сняла с шеи ключ, отомкнула коробку, вваренную в дверь, отогнула крышку, и мы, заглядывающие с обеих сторон, увидели в металлической нише тонкую поперечно расчленённую призму, похожую на позвоночник, нанизанный из нескольких многогранных барабанов, на каждой отдельной плоскости которых была выбита буква. В первый момент набор букв был бессмыслен, но Полина, поочерёдно прокручивая барабанчики, составила в качестве пароля то имя, что назвала мне вечером в пастушьей хижине; внутри ворот что-то щёлкнуло, и створка подалась наружу. Полина толкнула её, вступила в ограду, мы - следом. Дверь за нами механически затворилось, не суля простого выхода обратно. Хорошо, что я уже привык изумляться молча.
