- Лермонтовский тип.

   - Холодно. Припомните портрет.

   - ... "Вампир"?

   - Нет ...... Ну, давайте почитаем...: " волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны,... зубы как жемчужины... казалось бы писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен". А вот для сравнения ( - собеседник взял какую-то другую книгу - ): "члены его были соразмерны, и я подбирал для него красивые черты. Красивые - Боже великий!... Волосы были чёрные, блестящие и длинные, а зубы белые, как жемчуг; но тем страшнее был их контраст с водянистыми глазами, почти неотличимыми по цвету от глазниц..." ... Улавливаете сходство?

   - Да! Но что это?

   - "Франкенштейн".

   - А!...

   - Очень символично! Я долго не мог понять, отчего Джордж так восхищался этой мутной кровослёзной выдумкой, не выдерживающей никакой анатомической критики... Теперь вижу: это ведь иносказание, посвящённое писателю и персонажу, которого тот составляет из кусков других каких-то расчленённых образов... Тут и левая рука Петшорина, и правая - Ратвена, и ухо Онегина, и ребро Мельмота, и манфредов хребет, и гипофиз другого Манфреда, и шевелюра безымянного пугала... Откуда же взяться жизни и гармонии?...

   - А откуда похвалы, коих вы удостоили бесовского принца и весь роман!...

   - Роман отличный! Материал отборный! Если свести воедино образы лорда Стаурогина и его жены, то получится весьма точное изображение Оригинала.

   - Может, сюда приплести уж заодно и капитана Лебядкина? - всё-таки поэт!

   - Капитан - фигура важная. Он - собирательный образ всех наших мелких прихлебателей.

   - Я начинаю догадываться, кто из бесов списан с вас!

   Осклабился, отмахнулся.

   - Мимо. Его импресарио в тайных обществах борцов за свободу были сеньоры Гамба - отец и сын. Меня никто не знает. Я - одно и множества недостающих звеньев истины; я слово, вырванное из разгадки.

   - Умноженное знание есть умноженная скорбь, но и недостаток знания её не умаляет, - проговорил я мысль, пришедшую вдруг на ум.

   - Кто мешает вам быть внимательнее? Вот тут ( - он снова обратился к Достоевскому - ) есть эпиграф из Евангелия от Луки... Джордж любил этот эпизод; он говорил: "человек может жить, нося в себе множество злых духов, а зверь - чистая душа - ни одного не потерпит и предпочтёт погибнуть". Но он тоже пропустил кое-что... А вы помните, как повествует об этом происшествии, вернее, об исходной ситуации Матфей?

   - Боюсь, что нет...

   - "Когда Он прибыл в страну Гергесинскую (другие называют её Гадаринской), Его встретили два бесноватых, вышедших из гробов, весьма свирепые, так что никто не смел проходить тем путём". Заметьте - двое! А Лука и Марк одного потеряли... Лука говорит, что одержимый жил в гробах, тогда как Матфей и Марк называют своих аналогичных вышедшими из гробов и подчёркивают их неимоверную физическую силу и неукротимость. Позволю себе предположить, что речь тут идёт о самых настоящих вампирах, восставших мертвецах. Лука, кстати, замечает, что с давнего времени бесновался этот человек - то есть, может быть, уже столетия, ведь век вампира неисчислен.

   Я задумался, потирая бороду, какой же вывод следует из этой цитатной мешанины...

   - Как бы там ни было, чудо-то свершилось. Какая разница, кем были эти несчастные и сколько их там маялось, если они все спаслись?

   Собеседник дрогнул, глаза и рот его распахнулись, чтоб тут же сжаться и сотворить жестокую гримасу:

   - А вы вообразите, что меня здесь больше нет и никогда не будет.

   Я вообразил и почувствовал тряску в ногах. За окошком хлестал дождь со снегом сквозь непроглядную темень; вой ветра нагонял тоску и страх; в могиле было одиноко, но хоть тихо, хоть одно и то же, нечего было терять и бояться, но здесь...

   - Нет-нет, не уходите!

   - Ладно, - он сполз со стола и перебрался на кушетку. Штромиан улёгся ему на ноги и тяжело вздохнул. Маленький кровопивец, паясничая, прочитал наизусть мою "Собаку". Меня пронизало отчаяние, но вдруг что-то сверкнуло в моей голове - злость и нежность одновременно, и, едва он умолк, я начал читать "Морское путешествие".

   Что с ним стряслось от этого - не передать. Он полночи бился в конвульсиях, рыдал и кричал на все лады: "Да! Да!", а ближе к утру приластился ко мне и, пока не заснул, лепетал что-то по-английски, по-итальянски, по-гречески, а я поглаживал его по голове.

   За окном проступили из серости голые ветки клёна. Дождь всё не унимался.

   Я задёрнул занавески, подбросил дров в печурку, ловко и быстро согнув колени, сел перед открытой топкой, погрелся, вернулся к моему губителю и товарищу, сунул руку в его карман и вынул визитную карточку с одной только буквой М, составленной из четырёх скрещённых сабель.