— Но, Давид, подумай. Разве никто не называл отца по фамилии там, где вы жили?

Давид покачал головой.

— Я уже говорил вам. Мы были совсем одни — в домике высоко на горе.

— А… твоя мама? — и вновь Давид покачал головой.

— Она мама-ангел, а мамы-ангелы не живут в домах, знаете.

Последовала короткая пауза. Затем мужчина тихо спросил:

— А ты всегда там жил?

— Папа говорил, шесть лет.

— А до этого?

— Я не помню.

В голосе мальчика послышались нотки сдержанной боли, которые не ускользнули от мужчины.

— Должно быть, твой отец был прекрасным человеком! — воскликнул он.

Мальчик обернулся. Глаза его светились от глубокого чувства.

— Да, он был совершенством! Но здесь, внизу, люди об этом не знают, и, кажется, им все равно, — сказал он, задыхаясь.

— Ох, они просто не понимают, — успокоил его мужчина. — А скажи-ка — ты, должно быть, долго учился, чтобы так играть?

— Да, но мне это нравилось.

— А чем еще ты занимался? И как оказался здесь, внизу?

И вновь Давид рассказал свою историю — в этот раз, возможно, подробнее, чем когда-либо, поскольку рассказ предназначался для ушей сочувствующего слушателя.

— Но сейчас, — закончил он задумчиво, — все стало совсем другим, и я один здесь, внизу. Папа ушел, как вы знаете, в далекую страну, и не может вернуться оттуда.

— Кто тебе это сказал?

— Сам папа. Он написал мне.

— Написал тебе! — воскликнул мужчина, резко выпрямившись.

— Да. Письмо было у него в кармане, знаете. Они… нашли его, — голос Давида звучал очень тихо и неуверенно.

— Давид, а можно мне посмотреть… это письмо?

Мальчик заколебался, а потом медленно вытащил письмо из кармана.

— Да, мистер Джек. Вам я покажу.

Осторожно и благоговейно, но при этом весьма нетерпеливо мужчина взял записку и внимательно прочел ее, надеясь найти в ней имя, которое поможет разрешить загадку. Вздохнув, он вернул ее мальчику. Глаза его увлажнились.

— Спасибо, Давид. Это прекрасное письмо, — сказал он тихо. — И я верю, что однажды ты это сделаешь. Ты придешь к нему со скрипкой наготове и проведешь смычком по струнам, чтобы рассказать, какой прекрасный мир ты здесь открыл.

— Да, сэр, — просто сказал Давид. И вдруг просиял:

— А теперь я всегда нахожу мир прекрасным, потому что не считаю часы, которые мне не нравятся.

— Ты не хочешь этого делать? О, я помню, — отозвался мистер Джек, и лицо его быстро переменилось.

— Да, как солнечные часы там, где живет моя Госпожа Роз.

— Джек, что такое солнечные часы? — с любопытством вмешалась Джилл.

Джек повернулся к ней, словно ощутив облегчение.

— Привет, девчоночка, ты здесь? И ни слова не сказала? Спроси у Давида. Он расскажет, что такое солнечные часы. Знаете, идите-ка вы на веранду. Мне надо… немного поработать. Да и солнце вышло, видите? Вон оно, за деревьями. Вышло только, чтобы сказать «спокойной ночи». Бегите, живо! — и он игриво выпроводил их из комнаты.

Оставшись в одиночестве, он сел за стол. Работа лежала перед ним, но Джек не брался за нее. Он сидел неподвижно и смотрел на золотые вершины башен «Солнечного холма» — до самых сумерек, когда башни стали серо-белыми. Затем взял карандаш и принялся яростно писать. Но когда Давид сошел с веранды, Джек подошел к окну и весело окликнул гостя:

— Запомни, мальчик, если мне вновь станет досаждать какая-нибудь нота, я пошлю за тобой.

— Он и так придет. Я пригласила, — заявила Джилл.

И Давид с радостным смехом ответил:

— Приду, конечно!

Если мысли постоянно уносят вас в некое место, не стоит думать, что за ними при возможности не последуют ноги. А у Давида такая возможность была, поэтому он отправился на поиски Госпожи Роз.

Однажды в четыре часа пополудни он двинулся в путь по твердой белой дороге, держа скрипку под мышкой, и дошел до тенистой тропы, ведущей в сад. Он решил, что пойдет точно так же, как в прошлый раз. Соответственно, мальчик ждал, что, как и в тот раз, Госпожа Роз будет сидеть с книгой под розовыми кустами. Однако, к его величайшему удивлению и разочарованию, в саду никого не было.

Он сказал себе, что пришел ради солнечных часов, роз и пруда со сверкающей водой, но на самом деле знал, что искал здесь ее — свою Госпожу Роз. Давид даже не стал играть, хотя все кругом было исполнено красоты, которая так очаровала его в первый раз. Очень медленно он пересек пустое, залитое солнцем пространство и вышел на дорожку, ведущую к дому. Не имея определенного плана, он просто шел и шел, пока не добрался до обширных газонов, окружавших дом. Там он остановился, завороженный открывшимся видом.

Вознося ввысь ряды камней, грандиозное здание поднималось к небу, превращаясь в четко прорисованный силуэт на фоне яркой синевы. Отсюда башни выглядели еще прекраснее, чем издалека, над вершинами деревьев. Откуда-то доносились звуки музыки — странной музыки, какой он никогда не слышал. Он напряжено прислушался, пытаясь понять, откуда они шли, а затем медленно пересек газон и поднялся по величественным ступеням. Узкие ширмы-дверцы защищали распахнутые окна, доходившие до пола. Мальчик открыл дверцу и шагнул в комнату.

Оказавшись внутри, Давид ахнул от восторга. Под ногами он ощутил бархатную мягкость лесного мха. Над головой увидел подобный небу голубой балдахин с пушистыми облаками, на которых парили бело-розовые крылатые младенцы — именно так, как часто мечтал он сам. Со всех сторон блестящие портьеры, подобные зелени вьющихся лоз, наполовину закрывали другие портьеры из перистых кружев, похожих на падающий снег. Зеркала на стенах ловили свет и отражали папоротник и пальмы в горшках, так что Давиду повсюду открывались чудесные перспективы — словно длинные, пестрящие солнечными бликами проходы между высокими соснами у его горного дома.

Музыка, которую услышал Давид, давно уже прекратилось, но мальчик этого не заметил. Теперь он в благоговении стоял в центре комнаты, дрожащий, но восхищенный. Затем откуда-то раздался голос — такой холодный, словно он проник сквозь гору льда.

— Ну, мальчик, когда закончишь осмотр, может, скажешь, чем я обязана на этот раз? — сказал голос.

Давид резко развернулся.

— О, Госпожа Роз, почему вы не сказали мне, что здесь — вот так?

— Ну, просто, — пробормотала госпожа, стоявшая в дверном проеме, — мне не приходило в голову, что это… необходимо.

— Но это было необходимо! Разве вы не понимаете? Здесь все совсем новое. Я в жизни не видел ничего подобного, а новое мне очень нравится, ведь благодаря ему мне есть что играть!

— Есть что играть?

— Да — на скрипке, — объяснил Давид почти шепотом, тихо проверяя скрипку. — В ней всегда появляется что-то новое, — продолжал он быстро, подтянув одну из струн, — когда я вижу что-то новое кругом. А теперь послушайте! Понимаете, я и сам не знаю, что прозвучит, и мне всегда не терпится это выяснить. — И он начал играть с восторженным выражением лица.

— Послушай, мальчик, не надо! Ты… — но слова замерли на ее губах, и, к своему безмерному удивлению, мисс Барбара Холбрук, которая давно и безоговорочно решила отослать подальше настойчивого бродяжку, вдруг осознала, что слышит мелодию, неотразимую в ее звучной красоте, и по ее окончании не смогла ничего сказать.

Наступившую тишину нарушил мальчик:

— Ну вот, я же говорил, моя скрипка знает, что сказать!

— Что сказать! Да, а я на это не способна, — несколько истерично расхохоталась мисс Холбрук. — Мальчик, подойди сюда и расскажи мне, кто ты, — и она привела Давида к низкому диванчику в дальнем конце комнаты.

И прозвучала все та же история, которую мальчик на днях теми же словами рассказал Джеку и Джилл, но на этот раз Давид с восхищением рассматривал обстановку в комнате и чаще всего задерживал взгляд на арфе, которая стояла очень близко.

— Это оно играло музыку, которую я слышал? — сказал он нетерпеливо, когда вопросы мисс Холбрук иссякли, и появилась такая возможность. — У него есть струны.