В тот единственный раз, когда Костромину удалось уговорить Марго провести отпуск в Ялте, поездка в Алушту оказалась неудачной – по указанному на конверте адресу не только никто не проживал, но и дома такого больше не было. Поскольку Иван Кузьмич поехал не то чтобы в тайне от жены, но, вроде как, «по работе» – у администратора дома отдыха, его приятеля, были какие-то дела в соседнем городке, да к тому же отправились они в эту «местную командировку» на служебной машине, времени для розыска семьи Карташовых у него не хватило. По возвращении в Москву Костромин попытался созвониться с Тонечкой, но та в «Совэкспортфильме» больше не работала. Иван Кузьмич, конечно же, собирался связаться с ней, но … В общем, письмо осталось лежать в бумагах семейного архива, изредка попадаясь Кузьмичу на глаза и напоминая о невыполненном обещании, а потом и вовсе где-то затерялось…

«Отец тогда сказал, что хотел бы уйти без долгов… – Иван помолчал немного, потом скороговоркой закончил. – Я, естественно, обещал, что постараюсь выполнить его пожелание. Когда после смерти папы я начал разбирать его архив, то вскоре понял, о каком письме шла речь – это был довольно большой, в половину стандартного листа, слегка пожелтевший по краям конверт. По тщательно выписанному на нем адресу я отправил заказное письмо с уведомлением о вручении: так, мол, и так, прошу ответить или позвонить, но никто не отозвался. Ну, я и распечатал конверт». Тут Нина не выдержала и съязвила: «Отец, значит, не распечатал – он чужих писем не вскрывал, а ты… Эх, Ванька! Ну, ладно, и что же там было внутри?»

А то и было, – обиженно сказал муж. – Если ты такая правильная, может не стоит тебе влезать в это дело?

Да ты уже меня втянул, – отрезала Нина и снова спросила. – Так что же было в том старом конверте?

Ты не поверишь, – Иван, не сводя глаз с лица жены, словно опасаясь пропустить ее реакцию, медленно произнес, – там был рисунок Рембрандта.

Этого не может быть! – вырвалось у Нины. – Весь Рембрандт уже давно учтен, этого быть не может! Просто не может!

Нин, ну что ты заладила как попугай! Не может быть, не может быть – да, сейчас уже не может, а тогда, в конце 50-х могло и случиться такое чудо! Ведь этот рисунок наверняка принадлежал семье Макса, мужа Тонечки. В конверте, кроме рисунка, было еще письмо к ее сестре Зинаиде – успокойся, там ничего личного нет!

Да как это – нет ничего личного?! Что же тогда там есть? – недоуменно спросила Нина.

Ну, – замялся Иван, – там Тонечка просто сообщает этой Зинаиде, что у нее все хорошо, что она вышла замуж. Что муж у нее замечательный и уже почти взрослая дочь. Ну, в общем, пишет о том, что они с Максом хотели бы помочь Зинаиде, потому что знают, как тяжело живут в Союзе после войны, но деньги передать невозможно, поэтому она посылает ей этот рисунок, чтобы та могла продать его. Там даже приводится имя какого-то антиквара из Ялты, по-видимому, хорошего знакомого их семьи, к которому, по мнению Тонечки, Зинаида могла бы обратиться за содействием.

Понятно, – вздохнула Нина. – По-твоему, конечно, ничего личного!

Послушай, не надо придираться к словам! Все это было сорок с лишним лет назад! Может, и в живых уже никого из этих людей не осталось, а ты мне мораль читаешь о нарушении тайны переписки! – с обидой в голосе воскликнул Иван.

Да что уж тут тайна переписки, – возмутилась Нина в ответ, – когда ты уже готов продать чужую вещь! Это же все равно, что украсть! Причем не пирожок из буфета, а миллион, или я не знаю, сколько может стоить рисунок, если это действительно Рембрандт, или даже просто кто-то из старых голландцев!

Знаешь, дорогая, ты говори, да не заговаривайся! – тут же вскипел Иван. – Я честно пытался найти хозяев, но, как говорится, «адресат выбыл». В конце концов, теперь этот рисунок – просто часть отцовского наследства, и я вправе распорядиться им по-своему усмотрению.

Ну да, например, подарить Пушкинскому музею! Разумеется, такая мысль тебе и в голову не приходила! Ты сразу решил его продать! «Все на продажу»! И я даже знаю, зачем тебе деньги! Что у нас служит двигателем прогресса! Вы с Серегой опять собираетесь снимать очередное «гениальное» кино! Ванька, тебе «полтинник» скоро! Ты когда-нибудь повзрослеешь?

А это не твое дело! – привычно завелся Иван. – Что ты понимаешь в современном кинематографе? «Чистое небо» – вот предел совершенства! Да у тебя вкус домохозяйки прошлого века!

Неужели? А когда-то именно моим вкусом ты особенно восхищался! – Нина усмехнулась и продолжила уже совсем другим тоном. – Ты хоть понимаешь, что продать Рембрандта, нелегально ввезенного в страну, без специальных связей в наше время просто невозможно. Если тебя не убьют (да-да, за Рембрандта вполне могут), – у тебя отнимут рисунок на самой первой стадии оценки, и ты больше никогда его не увидишь! И никак не сможешь доказать свои права на него, которые, как ты считаешь, у тебя есть, в чем я лично очень сомневаюсь!

Хорошо, – внезапно сдался Иван. – Что ты предлагаешь?

Я предлагаю первым делом убраться отсюда, пока эти молодчики не вернулись и не прикончили нас обоих. Сейчас соберем бумаги и поедем к нам. Да, и возьми все, что считаешь нужным, с собой, потому что в ближайшее время тебе не стоит здесь появляться, да и вообще, лучше убраться из города. Можешь пожить какое-то время у родителей на даче – мама жаловалась, что огород поливать некому. Но это мы обсудим дома, – с этими словами Нина взяла старый саквояж Кузьмича, и принялась за дело.

…В Туле поезд стоял всего три минуты. Только он тронулся, оставляя на перроне назойливых торговцев суррогатными пряниками, и Нина уже хотела обрадоваться отсутствию попутчиков, как на пороге ее купе появились новые пассажиры. Это была супружеская пара примерно Нининых лет, однако, с повадками молодоженов. Впрочем, возможно этот высокий бритоголовый мужчина и эта худощавая, почти красивая женщина были женаты давно и всю совместную жизнь провели в режиме демонстративной нежности, которая с первых же минут совместного путешествия начала раздражать Нину.

Нет, она совсем не стремилась к общению с попутчиками, более того, обычно в тех случаях, когда вероятность заполнения купе на все сто процентов была достаточно велика, старалась покупать билет на верхнюю полку, чтобы свести это общение к минимуму. Не только в дороге, практически в любой жизненной ситуации Нина никому и никогда не навязывала своего общества, но чтобы так игнорировали ее присутствие – с этим она сталкивалась впервые. Чувствуя, что вот-вот сорвется и каким-нибудь замечанием типа: «Я вам не мешаю?» окончательно испортит так хорошо начавшуюся поездку к морю, Нина снова набросила на плечи куртку и молча вышла в коридор.

Держась за поручень, она невидящим взглядом смотрела в окно и мысленно пыталась себя уговорить: «Ну, что ты взвилась? Завидно, да? Завидно, что над тобой никто не квохчет, как этот престарелый Ромео над своей не первой молодости Юлией? А ты, как говорится, при живом-то муже одна едешь отдыхать? И не просто отдыхать, а …» Нет, не стоило себя обманывать: физическое присутствие Ивана ничего бы не изменило – так уж повелось в их семье с самых первых дней ее существования, что все основные проблемы приходилось решать Нине. Впрочем, так повелось даже раньше, с самого начала их с Ванькой детского знакомства – не иначе, как колдунья Марго в те далекие дни наложила на Нину свое заклятие…

«Ты же старше, ты должна быть разумнее», – сердито выговаривала Маргарита Григорьевна маленькой Нине, минуту назад буквально снятой случайным прохожим с железной изгороди, за пику которой девочка зацепилась подолом своего пальто, когда пыталась перебраться со двора на улицу. Детям надоело гулять, и они решили вернуться домой через парадное крыльцо, не дожидаясь, пока кто-нибудь из взрослых откроет им дверь черного хода. Однако шустрый Ванька, лихо перемахнувший через забор, не доставал до звонка, и, пока он подпрыгивал на крыльце, пытаясь коснуться пальцем кнопки, Нина продолжала беспомощно висеть на заборе – голландское клетчатое пальтишко с капюшоном достойно выдержало испытание на прочность. По мнению Марго, это Нина подбила Ваню прекратить прогулку – девочка толстая, малоподвижная, поэтому не любит играть на свежем воздухе!