Младший Иван воспринял женитьбу отца достаточно спокойно, поскольку считал, что с его матерью не может сравниться ни одна женщина в мире, поэтому какая, в сущности, разница? Вера так Вера. Молодая, энергичная, в меру корыстная (возвышенные чувства к отцу с ее стороны вызывали у Вани сомнения даже в пору юношеского романтизма), она с необыкновенной расторопностью наладила быт, занялась совершенно заброшенной после смерти Марго дачей в Крекшине. В доме Костроминых стали снова появляться гости, и невозможно было не заметить, что Иван Кузьмич все больше и больше привязывался к Верушке, несмотря на то, что постоянно подтрунивал над ней. Вера, будучи женщиной неглупой, всячески старалась расположить к себе Ваню, но тот и без ее стараний видел, что отец если не счастлив, то вполне доволен жизнью, и этого было достаточно, чтобы между Иваном-младшим и Верушкой установились вполне приятельские отношения.
Другое дело – Нина. Вера почему-то с самого начала решила взять молодую женщину под свою опеку и принялась учить жизни по поводу и без – видимо, инстинкт свекрови оказался в ней сильнее материнского. Но все советы и нравоучения, которые Нина безропотно приняла бы от Маргариты Григорьевны, от ее «заместительницы» она принимать решительно отказывалась, по молодости лет не особенно стараясь скрывать свое отношение к Верушке. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Нины, надо признать, не очень глубокую, стала Верина рекомендация «сделать прическу». Очевидно, имелось в виду некое подобие того, что было на голове у самой госпожи Костроминой №2 – пышный начес на базе «шестимесячной» завивки, а четкое каре темных блестящих волос «невестки» прической, по мнению Верушки, не являлось. После того, как Нина с полностью прочувствованными интонациями человека, свободно владеющего русским языком, постаралась объяснить «свекрови» истинное положение вещей, отношения между двумя женщинами уже ничто не могло изменить в лучшую сторону.
Впрочем, пока был жив Иван Кузьмич, в семействе Костроминых взаимное недовольство друг другом отдельных его членов держалось в рамках приличий, но после его ухода Вера «не одобрила» практически ни одного из принятых мужем решений по поводу движимого и недвижимого имущества, однако до суда дело не дошло. Костромин-старший, видимо, не питал иллюзий относительно характера своей второй супруги, поэтому оставил очень подробное завещание, по которому квартиру в Хоромном тупике получил Иван, причем без права продажи и с каким-то сложным дальнейшим наследованием. Верушка получила новый дачный дом в Крекшине, который и строился на ее имя, а также солидный счет в банке, но этого ей показалось мало, поэтому прежде чем отдать Ивану ключи от «отчего дома», она вывезла из этого дома все, что смогла.
Под предлогом приведения квартиры в более-менее приличный вид Иван неделями жил в Хоромном, а весной практически перебрался туда, хотя Садовое кольцо не самое приятное место в летней Москве. Нина не раз предлагала свою помощь, к тому же счет, на котором лежали деньги, доставшиеся им с Иваном и Аленой по наследству, Иван Кузьмич намеренно открыл на ее, Нинино, имя, так что без ее участия все равно было не обойтись. Но муж все тянул, никак не мог начать ремонт, говорил, что сначала надо разобраться с архивом родителей, да и оставшиеся после них вещи невозможно просто так выбросить на помойку. И вот этот ночной звонок…
Как только кабина лифта остановилась на четвертом этаже (в тишине подъезда этого благополучного дома довоенной постройки звук работающего подъемника казался оглушительно громким), Иван распахнул дверь квартиры. Будь на месте Нины другая женщина, она могла бы лишиться чувств, увидев мужа в таком состоянии. Его взлохмаченные светлые волосы были испачканы кровью, пятна крови алели на светлых джинсах, на клетчатой ковбойке, одно стекло очков треснуло, второго не было вообще, рука судорожно прижимала к носу окровавленное полотенце. Но Нина знала с самого первого дня их знакомства с Иваном, что у того низкая свертываемость крови. В тот далекий день Маргарита Григорьевна потратила немало сил, чтобы остановить кровь, сочащуюся из разбитой коленки сына: Ванька, решив продемонстрировать толстой девчонке с длинными косами свое неоспоримое мужское превосходство, неудачно прыгнул с крыльца на дорожку, посыпанную гравием.
«Лед есть?» – быстро спросила Нина, переступив порог. В ответ муж только отрицательно мотнул головой. Взяв Ивана за руку, Нина молча отвела его в спальню, уложила на кровать, быстро и умело сделала укол дицинона. Осторожно сняла с лица мужа покореженные очки, промыла ссадины перекисью. Потом прошла в кухню, достала из холодильника, уцелевшего после «эвакуации» Верушки (видимо, перевозка оказалась слишком дорогой), пакет мороженых овощей и оглянулась вокруг в поисках полотенца, в которое можно было бы его завернуть, чтобы получился холодный компресс. И тут только Нина заметила, какой разгром в кухне. Нет, это не Верины происки и не начало долгожданного ремонта – здесь что-то искали, методично вываливая на пол содержимое шкафов и ящиков.
Когда она вернулась в спальню, Иван по-прежнему лежал на спине, закрыв глаза, и при появлении жены не произнес ни слова. Нина аккуратно пристроила импровизированный компресс ему на переносицу, заменила окровавленное полотенце относительно чистой льняной салфеткой, которую ей удалось выудить из груды уцелевшей посуды на кухонном полу, и оглянулась вокруг – хаос, царивший в спальне, не уступал кухонному. Весь пол был усыпан бумагами вперемешку с бельем, выброшенным из платяного шкафа, в углу валялся раскрытый и выпотрошенный кожаный саквояж, с которым Иван Кузьмич обычно отправлялся в небольшие поездки. Но больше всего пострадал старинный секретер, верно служивший еще родителям Маргариты Григорьевны, которым, собственно и принадлежала когда-то эта квартира в одном из первых советских кооперативных домов.
По рассказам Ивана, именно секретером особенно дорожила Марго, вся остальная мебель была куплена уже Костроминым. И вот теперь перед Ниной стоял этот шедевр старинного мебельного искусства с откинутой крышкой, державшейся на одной петле, с распахнутыми дверцами, словно беспомощно разведенными перед человеческим варварством руками. Маленькие ящички, честно хранившие долгие годы историю семьи, валялись на полу под ворохом писем, старых открыток и фотографий. Нине было жалко изувеченного старика-секретера, еще больше было жалко избитого мужа и становилось страшно от закипавшей у нее внутри ненависти к подонкам, которые все это сделали.
Она присела на кровать рядом с мужем, осторожно положила свою ладонь ему на лоб и тихо спросила: «Ванечка, ну как ты? Очень больно?» Иван поморщился, открыл глаза и обвел взглядом разоренную комнату. Потом приподнялся на локте, посмотрел на салфетку – кровотечение прекратилось. «Спасибо, Нин, спасибо тебе! Извини, родная, что поднял среди ночи…» – он не закончил фразу, когда с Нининых губ сорвался вопрос, который она собиралась задать еще во время телефонного разговора с мужем: «Что случилось?!» Нина рывком поднялась с кровати, шагнула к разоренному секретеру, машинально подняла с пола пачку старых писем и снова спросила: «Ты можешь объяснить мне, что здесь произошло?»
«Да я сам не понимаю! Я вернулся домой где-то около полуночи, открыл дверь и уже собирался войти в квартиру, как меня кто-то ударил по голове. Я потерял сознание, а когда очнулся, то понял, что лежу на полу в прихожей. Голова гудела, из носа текла кровь. Я кое-как поднялся, увидел весь этот кавардак и чуть, было, снова не рухнул. Потом попытался остановить кровотечение, но ничего не получилось, и я позвонил тебе…» – Иван снова поднес руку с салфеткой к носу, но кровь больше не шла.
А в милицию ты позвонил? Тебя же убить могли! – не выдержав, закричала Нина.
Прекрати истерику! – голос Ивана внезапно окреп. – Не надо никакой милиции!
Да как это не надо?! На тебя напали какие-то бандиты, чуть не убили, разорили твой дом, может быть, что-нибудь украли, а милиции не надо?! Почему, Ванька?! – продолжала горячиться Нина.
