— Когда в приют обратно повезешь? — Кристина снова склонилась над телефоном.

— Надеюсь, что никогда.

— Оптимистка.

— Оставь ребенку мечту, — отмахнулась Галка, снова плеская себе в кружку. Дана тоже потянулась, она напомнила Галке жену алкоголика, которая старается выпить побольше, чтобы муженьку не досталось, и он пораньше ушел спать, а не принялся колотить ее и детей. От мысли в голове стало пусто и легко, Галка рассмеялась.

Все напряглись.

— Добро пожаловать в истерику, — пробубнила под нос Кристина.

— Ой, заткнись, — Дана говорила грубовато и коротко. — Галь, ты воспоминания оставлять будешь? Думала уже, с кем их делить?

Смех оборвался. Галка сгорбилась, втолкнула в рот пирожок и замерла, словно у нее не нашлось сил, чтобы его прожевать.

— Не знаю. Подумаю. Вас, если что, позову.

— Зови, — закивала с готовностью Маша. — Мы придем.

— Чего ты там рисуешь постоянно? — Дана чутко следила за разговором и все пыталась перевести его в нужное русло. Маша чуть повеселела, Галкино опьяневшее лицо дрожало и морщилось, надо было вмешаться.

— Заказ.

— А много платят? — Маша отщипнула еще кусочек пирожка, но не ела его, катала в пальцах.

— Мне не хватает, но деваться некуда. Тебе зачем? Тебя же папочка с мамой обеспечивают.

— Папа и мачеха, — поправила Маша и, увидев кивок от Кристины, чуть расправила плечи. — Корм дорогой, уколы тоже. Папа к новой женщине уезжает, мы с Оксаной вдвоем останемся. Хочу подрабатывать начать.

— Так ты же маленькая совсем. И рисовать не умеешь.

— Повзрослею. Научусь.

— Я могу помочь, — Дана достала вибрирующий телефон и погасила экран, — в смысле, с работой. Рефераты там, доклады… Не очень сложно, хоть и платят мало. Курсовые научу оформлять, если хочешь.

— Хочу. Хотя бы попробовать.

— Наш человек! — Галка подняла кружку, как рюмку. — За тебя, Маш. Борись, и все получится.

— А заявка, — пьяная Галка начинала настораживать, и Дана снова влезла в разговор, — на выставку, в музей. Ты подала?

— Подала, — Кристина отодвинула от себя телефон, примеряясь. — Но шансов почти нет, там старушек набежало в отдел, не отмахаешься, а они еще жалобы строчить начнут, что они заслуженные и великие, а их не понимают.

— Анна Ильинична готова? — Маша отложила растерзанный пирожок.

— Давно уже. Лидию дописала, еще там, по мелочи… Меня эти вещи чужие скоро из дома выселят.

— А меня не вещи, — Галка понимала, что ее несет не туда, но не могла промолчать. — Меня другой человек из головы выгоняет!

И снова жалко и пьяно засмеялась. Вспомнилась Людоедик — Галка не сомневалась, что выглядит сейчас точно так же, но была еще недостаточно выпившей, чтобы этого не замечать. Маша робко потянулась к ней.

— Нет, я серьезно, — Галка положила локти на стол и заговорщицки склонилась к ним. — Палыч меня вызывал на одно задание, мы вдвоем с дочерью мертвого мужика принимали. Вдвоем, прикиньте! Вот я никак… не могу с ним справиться. Крепкий Михаил Федорович, мерзкий мужик. Немного мне осталось….

— Галь, тебе хватит на сегодня, — посоветовала Кристина, поднимаясь. — Пойду. Меня Шмель ждет.

— Ты не слушаешь! Я говорю, что внутри… думаю, что я не Галя. Я мужик этот мерзкий, ты представь!

Машкины глаза встревожено округлились. Дана вытерла губы пальцами, сложила фантики и поднялась за Кристиной.

— Хорош сочинять, Галь. Давай, заканчиваем. Я еще посижу, помогу, если что.

— Я одна буду, — нахохлилась Галка. — Езжай.

— Но ты же…

— Справлюсь! Я трезвая. И в норме. Вон, шторы буду стирать…

И, обрывая тюль с крючков, потянула его на себя. Ей помогли, заодно вылили остатки пива в унитаз, а Дана сходила за Лилией Адамовной, чтобы соседка приглядела, не натворит ли Галка дел. Та забилась в кресло и хмуро следила за ними, как за врагами.

А наутро поняла, что заболела.

Силы закончились, но Галка и больной поднимала себя за шиворот и волокла по квартире, тыча носом в особенно грязные углы, как нашкодившего щенка. Наскоро перевезла вещи из общаги, как родную обняла вредную комендантшу, прощая ей и выброшенные из холодильника продукты, и побудки в пять утра, и яростные крики о выселении… Квартира Галку не принимала.

Галка не принимала саму себя.

Чем больше росло в ней горе, раздаваясь, как мягкое дрожжевое тесто под вафельным полотенцем, тем больше в голове становилось эмоций и памяти Михаила Федоровича. И голос, и мысли его все чаще убеждали в том, что он живой и продолжает жить, отвоевывать Галкино нескладное худое тело. Она то забывала есть, то не пила таблеток и антацидов, а то глотала горстями, то беспробудно спала или закрывала все долги за пару дней… Стены сжимались, как больной Галкин желудок.

Вечерами она сидела над пазлами и видела себя будто со стороны — из-под волос на шее торчала мясистая складка, горбилась широкоплечая мужская спина, а пальцы бегали по разноцветным кусочкам так неловко, тяжело, и деревянный этот мизинец… Он тоже болел, фантом, чужая травма. Галка смотрела и не понимала, она это или нет. И, по правде говоря, не сильно пугалась.

Еще и простуда подоспела.

Заходящуюся от кашля Галку выгнали с первой же ночной смены, чтобы она своим чиханием не забрызгала и так не блестящие чистотой столы. Галка даже обиделась — обычная простуда, зря панику разводят. Температура была невысокой, только сильно тянуло, чесалось в горле и груди. Она сходила в поликлинику за больничным, долго плутала по переполненным коридорам под бдительными взглядами старух, бесконечно сидела в очереди у бело-безразличной двери. В кабинете Галке сказали, что тут вообще-то здоровый прием и отправили ее к другому входу. Там все повторилось заново: блуждание и огромная очередь, чихание, раздутые носы.

У Галки измерили температуру, выписали справку (она надеялась хоть немного стрясти денег с хозяина рыгаловки), а еще взяли мазок. Галка попыталась слабо возразить, что у нее обычно простуда, что эпидемия пошла на спад, больницы стояли почти пустыми, что раньше у них мазка было не допроситься, а теперь… Но даже думать было тяжело, и поэтому Галка послушно запрокинула голову и зажмурилась, когда ватка скользнула глубоко в нос. Несколько месяцев назад Дана звонила в минздрав и требовала взять у них с малышами тесты, потому что к страшным головным болям прибавилась потеря обоняния. На том конце трубки ей со скукой в голосе ответили, что тесты берут только у пожилых и пневмонийных.

Но время шло. Только не лечило почему-то.

Галке позвонили через три дня и сказали, что анализ пришел положительный. Потребовали, чтобы она изолировалась, пила витамины и бессмысленные противовирусные, ела лимоны и малиновое варенье, если что — вызывала на дом врача.

Галка безропотно закрылась на все замки.

И вот тогда стало страшно.

Словно очнувшись от бреда, Галка стояла перед заляпанным зеркалом в ванной, и подбородок ее был густо намазан мыльной пеной, а в руке дергалась бритва. Галка отгоняла чужие мысли и раз за разом протирала светло-белые капли со стекла, словно они одни были во всем виноваты. Она забирала из-под двери заказ с пазлами, сушеным укропом и перцем в горошках, стеклянными банками на засолку — и долго мысленно считала, хватит ли ей теперь денег хотя бы на макароны. Похороны высосали последнее, что ей удалось скопить.

Иногда Галка думала, что говорит мужским басом, неприятным таким, с хрипотцой. По загривку бежали мурашки, и Галка отмахивалась. Ее все сильнее засасывало в Михаила Федоровича, но она почти не сопротивлялась. Забиралась в кресло, закинув ногу на ногу, набирала незнакомый номер и вслушивалась в гудки.

— Алло, — голос смутно напоминал о чем-то тянущем, сладком.

— Настенька?..

Конечно, Галку не узнавали. Не помнили.

И Михаилу Федоровичу было от этого только больней — он распрямлялся в Галке во весь рост, выталкивал ее, тошно бился в желудке, и Галка ощущала это кожей: в правой руке кололо тоненькими иглами, билась жилка на лбу, пересыхали губы.