Даже Михаил Федорович успокоился со своими бесконечными воспоминаниями, закрутками и пазлами, которыми зарастала и комната в общаге, и пустая материнская квартира. Галка, может, и хотела бы отвлечься, но ее начинало пугать, как старик не отпускает от себя, сидит глубоко под ребрами, выжидает.

Заглянули и девочки, якобы на новоселье. Маша мялась на краю кресла, будто боясь, что если откинется в нем, то провалится, как в бездну, в черно-мутное Галкино горе. Кристина хмуро поздоровалась, хмуро скользнула взглядом по стенам и сразу ушла на балкон курить. Дана расставила торт и несколько йогуртов по пустым полкам в холодильнике, перемыла грязную посуду, сваленную горой в мойке.

— Поглазеть пришли? — хлестнула их Галка с сигаретой в зубах, и Маша вскинула чуть обиженные, влажные глаза, но обида сразу сменилась сочувствием, и Галке стало противно от себя. Кристина специально не стала спрашивать разрешение на курение в комнате, а Галка специально не стала ее останавливать. Пусть проветрится, а то опять будет ходить из угла в угол с кислым лицом, а Галке и своей физиономии хватало.

— Зря ты так, — Дана, казалось, похудела больше прежнего, над острыми скулами тускло горели глаза. — Мы узнать хотели, может, помочь чем надо. Или поговорить с тобой…

— Или помолчать, — мягким шепотом прибавила Маша.

Галке хотелось схватить веник и вымести их из квартиры.

Маминой квартиры.

Вернулась Кристина, упала на диван и полезла в карман за телефоном. Склонилась над экраном, почти уткнувшись в него красным кончиком носа, забарабанила пальцами, напустив на себя вид деловой и независимый, спрятавшись за этой ширмой. Маша держала у груди огромный рюкзак, и Галка догадалась, что там сидит больной Сахарок.

— Выпусти животное, — смягчилась она. — Сейчас стол вам набросаю.

Лилия Адамовна несла мясные конвертики и свежий хлеб из пекарни, на полке все еще стояли сладкие помидоры от Людоедика, плавали в солоновато-зеленом рассоле, как в формалине. Галка нашла россыпь твердых шоколадных конфет, сообразила яичницу-глазунью, заварила чай на травах. Перед глазами мелькали материнские пальцы, срывающие пучок за пучком, вот зверобой, душица, чабрец… А это — водяная мята, они с Галкой как раз присели на камень у ледяной и тоненькой горной речки. Скривило отвердевшие губы, Галка вернула их на место.

Принесла россыпь тарелок в комнату, брякнула траурно по столешнице.

— Спасибо, — улыбнулась Маша и вздрогнула, Галке показалось, что она застеснялась своей улыбки. Разве можно улыбаться, когда у человека траур? Когда вообще улыбка придется к месту? Галка подумала, что и сама бы не отказалась от свода правил — месяц рыдаем, месяц лежим на кровати, потом понемногу отряхиваемся и пытаемся приподняться на ломких ногах…

— Я не хочу, — подала голос Кристина.

— Флаг в руки. И приходить было не обязательно, — Галка поставила сковороду с яичницей на пробковую подставку и вытерла лоб. Руки дрожали.

— Ты это ей скажи, — фыркнула Кристина и ткнула пальцем в сторону Даны. Та покраснела смуглыми щеками и потянулась за вилкой.

Ели молча. Маша все же выпустила Сахарка, и он сразу же забился под диван, зашипел оттуда, и Маша вздохнула. Рассказала, что он и дома не дается в руки — только раздирает когтями в кровь и прячется, еще и пронести его может, но Маша, если что, все уберет. Решила в первый раз вынести его из квартиры, может, впечатления ему новые нужны, чтобы успокоиться.

— Коту-то? — Кристина подняла тонко выщипанную бровь.

Маша снова вздохнула.

Она украдкой отщипнула кусочек от пирожка с мясом, сунула его в рот и зажмурилась, рассасывая. Галке хотелось спросить, как ее дела с диабетом и инсулинами, но вопрос прилип к языку и смылся в желудок горячим чаем. От гастрита Галка ела таблетки горстями, но не помогало — под грудиной резало порой так, что невозможно было лечь и заснуть, боль крутила с боку на бок, бросала в жар.

Дана ногтями выскребла фарш из пирожка и позвала к себе лысого кота. Маша вздрогнула:

— Нельзя ему, диета. И так или рвет, или…

— Приятного аппетита, — влезла Кристина, что-то штрихуя на экране. Видимо, готовила очередной заказ.

— Я колю его каждый день, но не помогает. Не надо ему такую пищу, — почти взмолилась Маша и уставилась на конфеты.

— Они каменные и невкусные, — успокоила ее Галка, закуривая новую сигарету.

Она торопливо хватала горячую яичницу, обжигая язык и губы. Дана осторожно поглядывала за ней, но не лезла с расспросами, не вздыхала тяжело, вообще ничем не показывала, будто бы это не обыкновенная встреча старых подруг.

— Чего, похожа на нормального человека? — не сдержалась сама Галка. Эта тишина давящая, эти спокойно лежащие на коленях руки — все возвращало ее в то туманно-серое утро, когда… Не думай!

— Похожа. Мы думали, ты тут в слюнях и соплях валяешься, а ты бодрячком. Уборки наводишь.

— Не время для отчаяния! — пафосно сказала Галка и проглотила мягкий, скользкий помидор, даже не разжевав. Маша тихонько кис-кискала Сахарка, но тот даже и не думал вылезать из-под дивана. Галка мимолетно порадовалась, что вымыла там полы — только аллергии у этого полудохлого зверя им еще и не хватало. Радость была тусклая, будто бы вынужденная — ты помыла пол, ты молодец, надо испытать это. Надо, так надо.

Но ничего не почувствовалось.

Включили телевизор, чтобы он бубнил на фоне, разбавлял тяжелое молчание.

— Выпьем, может? — предложила Галка, припоминая, осталось что-то в квартире или нет. Руки чесались нажраться и отпустить себя с поводка, там с нее никакого спроса не будет.

— Хватит тебе, — поморщилась Дана. — Вся квартира перегаром провоняла.

— Поддерживаю, — подала голос Кристина.

— Давайте-давайте, поучите меня по матери горевать.

Все замолкло, даже телевизор поутих, прикусил несуществующий электрический язык, всем в комнате Галку было жаль, и становилось только хуже. Она схватила пульт и прибавила звук, но он не прорывался сквозь барабанные перепонки, застревал, а новое воспоминание о матери, ее любви к дракам в политических ток-шоу и длинным любовным сериалам по «России», укутало Галку плотным одеялом.

— А я говорила, что она вас сожрет, — Кристина все же подошла к столу, развернула конфету и сунула в рот. Сморщилась, плюнула и завернула обратно в фантик. Маша склонилась над пустой тарелкой.

— Все нормально, — сказала она с настойчивостью милосердного человека. — Мы понимаем, что тебе тяжело. Твоя мама наверняка была…

— …совершенно чужим для тебя человеком, о которым ты ничего не знаешь и не будешь сейчас блеять эти глупости для моего спокойствия, — Галка схватила еще одну помидорину пальцами. — Хочешь солененького?

— Мне нельзя, — одними губами ответила Маша.

— Правда, прекращай, — Дана отодвинула сковороду в центр стола и поморщилась. — Хочешь побыть одна, так и скажи. Мы уйдем. А твои шуточки тут никому не нужны.

Галка картинно вздохнула, усмехнулась и отхлебнула из кружки. Ее веселили их показательно печальные лица, собственная боль делала несдержанной, желчной, будто бы разжижала застоявшуюся кровь. Неправильно, глупо, но так легче… Все же отыскалась бутылка темного нефильтрованного пива за холодильником, и Галка первой отхлебнула из горлышка. Дана протянула ей свою кружку, вылив чай в горшок с алое, а Маша предусмотрительно отодвинула посуду от себя. Выполз Сахарок, забился на подоконник и следил за ними прищурено из-за нестиранной тюли. Галка помахала ему полной кружкой.

От первого же глотка потеплело в груди — скорее, Галка убедила себя в этом, чем почувствовала, но захотелось показаться радушной хозяйкой:

— И как вы, с котом? — с улыбкой спросила она у Маши. Та заерзала, смущаясь повторять все снова, но не в силах промолчать:

— Нормально. Оксана говорит, что смирилась с моим геморроем, но она вообще редко его замечает, я сама и колю, и мою все, и ловлю его… Папа с уколами помогает, но говорит, что это моя ответственность.