Итак, нет никаких основавший признавать развитие семьи самостоятельным социальным процессом, находящимся вне влияния экономических условий. Половое чувство так же необходимо для поддержания рода, как и чувство самосохранения индивида; но значение обоих чувств как факторов социального развития глубоко различно. Стремление к улучшению хозяйственных условий существования толкает человечество все вперед, вызывает его на неустанную борьбу с природой, так как каждая достигнутая ступень развития хозяйства указывает человечеству на новые цели, является основанием для новых усилий, а половое чувство имеет консервативный характер и легко достигает удовлетворения. Между тем как в области хозяйства движение человечества представляет собой поступательную линию, уходящую почти в бесконечность, в области половой любви человечество вращается почти вокруг. Формы семьи некоторых примитивных народцев мало отличаются от семейных форм цивилизованных наций нашего времени. По отношению к положению женщины в семье мы со всей нашей цивилизацией мало ушли вперед, а может быть, находимся и позади, сравнительно с ирокезами, которых так превосходно описал Морган. Это показывает, быть может, всего нагляднее, какую незначительную роль в социальном прогрессе играет момент половой любви и как ошибочно видеть в «любви» социальный фактор, равносильный «голоду».

Существование в человеческой природе особых симпатических чувств, не сводимых ни к каким иным, не может подлежать сомнению. Чувства эти, по-видимому, двоякого происхождения. С одной стороны, они развились на основе одного из сильнейших человеческих чувств – материнской любви и вообще любви родителей к детям. Что касается этого чувства, то оно так же стихийно и первоначально, как и чувство самосохранения или половой инстинкт. Среди многих животных видов мы встречаем примеры сильнейшей материнской любви, в то время как у других видов не замечается никакой заботы родителей о своем потомстве. Эти различия всего лучше объясняются действием естественного отбора: если для сохранения вида необходимо охранение родителями потомства, то родители (обыкновенно мать) заботятся о своих детенышах, если же нет, то родители остаются к ним совершенно равнодушны. Последнее замечается у тех животных видов, которые кладут массу яиц, достаточно обеспечивающую своим количеством сохранение вида.

Новорожденный человек нуждается в материнском уходе в гораздо большей степени, чем какое-либо другое животное. Без материнской любви человеческий род не мог бы существовать, что и объясняет силу этого чувства в душе человека. На этой почве возникают чувства симпатии между членами семьи.

Другим корнем симпатических чувств, соединяющих в одно целое не только кровных родственников, но и совершенно чуждых людей, является столь же стихийный, как и материнская любовь, общественный инстинкт человека. Как и материнская любовь, этот инстинкт свойственен не только человеку, но и многим животным. Некоторые животные виды живут только группами, между тем как другие не обнаруживают к этому никакой склонности, что опять-таки естественнее всего объясняется условиями борьбы за существование. Крупные хищники, как львы и тигры, не принадлежат к числу общественных животных, и это понятно, так как их добыча рассеяна на большом пространстве: стадо львов или тигров обречено было бы на гибель от голода. Напротив, дикие ослы, быки, антилопы живут большими стадами, обнаруживая при этом чрезвычайную потребность в обществе себе подобных: зависит это от того, что от недостатка пищи стадо травоядных не страдает, а между тем соединение в стадо уменьшает для травоядных опасность нападения хищников, облегчает защиту от них и бегство. Одинокая антилопа неминуемо должна была бы погибнуть, потому в ней так и развит общественный инстинкт62.

Общественный инстинкт слагается, по мнению Грооса, из двух более элементарных: из инстинктивного стремления к приближению к себе подобным и из стремления издавать звуки призыва и предупреждения и отвечать на них63. Эти более простые инстинкты свойственны всем общественным животным, к числу которых принадлежит и человек. Мы не знаем ни одного человеческого племени, которое не жило бы более или менее значительными группами. Сила общественного инстинкта человека доказывается тяжелыми страданиями, которые причиняет человеку принудительное изолирование его от общества себе подобных (например, в одиночном заключении).

Инстинктивная любовь кровных родственников и общественный инстинкт людей представляют собой важнейшую психологическую основу человеческого общества. Симпатические чувства и взаимная любовь, которую Конт назвал в противоположность эгоизму альтруизмом, естественно развиваются между людьми, принадлежащими к одному и тому же обществу. Наличность в человеческой природе альтруистических чувств есть факт безопорный. Вопрос только в том, достигают ли эти чувства в современных людях такого развития, чтобы их можно было признавать крупной социальной силой.

Один современный социолог – Бенджамин Кидд – сделал попытку доказать именно это. По его мнению, общественный прогресс нашего времени выражается в чрезвычайном распространении в широких общественных слоях и, в частности, в господствующих классах интенсивного чувства гуманности и жалости к страданиям другого64. К этому заключению Кидд пришел на основании оригинальных социологических соображений, отправным пунктом которых является положение, что не интеллектуальная одаренность, но моральная сила обеспечивает народу победу в борьбе за существование.

С последним можно согласиться. Но Кидд глубоко заблуждается относительно характера моральных свойств, необходимых народу для победы над соперниками. Пока война не исчезла с мировой арены, до тех пор естественный отбор не может укреплять в людях альтруистические чувства. Жестокость и невосприимчивость к чужим страданиям являются необходимыми свойствами хорошего солдата. Кидд очень высокого мнения о национальном характере англосаксов и видит в последнем главную причину промышленных и политических успехов англичан и американцев. Если это и так, то, конечно, только наше национальное самоослепление внушило английскому социологу мысль, что преимущества англосаксов перед всеми другими заключаются в исключительном развитии у них альтруистических чувств. Не альтруизм, но упорство и энергия в преследовании своих, по большей части, совершенно эгоистических целей, мужество и настойчивость, с какими преодолеваются препятствия, – вот что обеспечило англосаксами победу над соперниками. Что же касается рассуждений Кидда о горячей любви к ближним капиталистов и вообще лиц господствующих классов, то рассуждения эти слишком наивны, чтобы нуждаться в опровержении.

Именно условия борьбы за существование в современном обществе объясняют нам, почему альтруистические чувства имеют пока такое слабое развитие. «Как бы это ни казалось странным, – говорит Спенсер, – но следует признать, что усиление гуманных чувств не идет шаг за шагом по следам цивилизации, но, что, напротив, первые ступени цивилизации неизбежно обусловливают относительную бесчеловечность. Среди племен первобытных людей, самые грубые, скорее, чем самые добрые, успевали в той борьбе, которая имела результатом объединение и отвердение обществ; и в течение многих последующих стадий общественной эволюции бессовестные давления на общество извне и жестокие внутренние насилия долгое время были обычными спутниками политического развития. Люди, соперничество которых образовало наилучше организованные общества, были вначале, да и долгое время потом не что иное, как дикари, но более других сильные и хитрые. И даже теперь, если они освобождаются от влияний, которые по наружности изменили их поведение, они оказываются немногим лучше»65.