Как гора с плеч у меня теперь…
А отставной казачий офицер Урываев оказался прекрасный человек, только много водки пьет, хотя пьян не бывает. Он ходит к нам с сестрой. Вчера подарил Анне Ивановне прелестный кусок соленой севрюжины, которую он получил с Дона. Иногда мы играем в винт: я, Анна Ивановна, Урываев и его сестра. Завтра я и Анна Ивановна будем обедать у сестры Урываева, и он обещался состряпать нам какие-то особенные походные битки. Мясо рубится шашкой на лафетном колесе, а так как лафетного колеса у него нет, то он будет рубить хоть и шашкой, но на чугунном утюге. Посмотрим, что это за битки такие.
Будь здоров. Желаю всего хорошего.
Твой Глеб.
XXVIII
Любезный Ипполит Иванович, здравствуй!
Большое тебе спасибо за твое письмо. Душевно радуюсь, что начальство твое поощрило тебя квартирой от общества и что ты будешь теперь жить в доме агентства с окнами на Волгу. Ах, а я, несчастный, живу в комнате с окнами, выходящими в сад купца Рыбицына, и сегодня под вечер только подошел к одному из этих окон и выглянул из него, как глаз с глазом встретился с Прасковьей Федоровной, которая была у Рыбицыных и шлялась по саду.
– Глеб Иванович! Да вы ли это? – воскликнула она во все горло.
Я отскочил от окна и спрятался в комнате, но она продолжала кричать меня по имени, и пришлось опять выглянуть в окно и поклониться.
– Чего вы прячетесь-то от ваших знакомых?! – заорала она. – Когда из деревни приехали?
– Давно приехал… Или нет… Недавно… У меня мать умерла… – отвечал я, путаясь.
– Да ведь мать ваша умерла два года тому назад. Сами же вы мне рассказывали.
И действительно, я вспомнил, что давно уже рассказывал ей о смерти матери.
– Я здесь у тетки живу. Я здесь племянник… А это дача моей тетки, – бормотал я.
– Ах, вы-то, стало быть, тот племянник и есть, о котором здесь на даче так много рассказывают! Прекрасно, прекрасно, надо чести приписать. А я вот к брату езжу. Несколько раз уже здесь была, но странно, что не встречала вас до сих пор. Что ж вы как истукан стоите? Сходите вниз поговорить. Ведь мы старые знакомые.
Я сошел бы вниз, переговорил бы с Прасковьей Федоровной и уверен, что все кончилось бы без скандала, если бы не вмешалась Анна Ивановна. Заслышав нашу перекличку, она сбежала с балкона нашей дачи, на котором сидела, подскочила к решетке и закричала Прасковье Федоровне с пеной у рта:
– А вам здесь что нужно? Что вы кричите на весь двор и лезете к молодому человеку?!
– Я лезу? Да что вы врете-то! Как же я могу к нему лезть, ежели я в саду моего брата?
– Пожалуйста, пожалуйста… Нечего мне зубы-то заговаривать! Я хорошо понимаю, в чем тут дело. Уходите прочь от решетки!
– Я прочь? С какой же стати? Не ты ли запретишь?
– А хоть бы и я! Я здесь хозяйка.
– О?? Мой брат снял под себя эту дачу, так мы и хозяева дачи. Вишь, еще какая выискалась! Пошла сама прочь!
– Что? Я прочь? Да как ты мне смеешь тыкать, нахальная ты баба! Ты зубы-то прежде черные отчисти.
– Молчи, крашеная выдра!
Ну и пошла писать губерния. Такая перебранка началась через забор, что ужас! С улицы у решетки стала останавливаться публика. Выбежал из дачи купец Рыбицын и стал оттаскивать от решетки Прасковью Федоровну, сбежал я сверху и стал уговаривать Анну Ивановну успокоиться. Анну Ивановну втащил я на балкон. С ней сделалась истерика. Валерьяновы капли… зельтерская вода, нашатырный спирт…
Только к ужину успокоилась она, но ужинать не стала, ушла к себе в спальню и заперлась. Ужинал я один.
Теперь после ужина пишу тебе это письмо. От кухарки нашей удалось узнать, что Прасковья Федоровна уехала в город.
Будь здоров.
Твой Глеб.
XXIX
Друг Ипполит Иванович, здравствуй!
Позволь тебе сделать упрек. Ужасно обижаешь ты меня своими письмами. Во-первых, ты отвечаешь мне как-то нехотя и на два-три письма сразу, как будто для того, чтобы только отвязаться, а во-вторых, и самый тон твоих писем какой-то пренебрежительный, насмешливый по отношению ко мне. У тебя мое содержанство-то, очевидно, все в голове. Но какое же тут содержанство, помилуй, если у меня с Анной Ивановной прочная незыблемая связь, которая наверное осенью кончится законным браком! Мы живем совершенно как муж и жена, Анна Ивановна хоть и называет меня своим племянником, а я ее – «ма тант», но никто этому не верит. Жалованье за свой труд я получаю теперь, правда, больше, чем в подобных случаях платится за труд, но ведь муж от жены может брать и больше этого за свой труд, а я себя и Анну Ивановну считаю так, что мы все равно что муж и жена, нужды нет, что мы не венчаны.
Пожалуйста, друже, не пиши мне таким тоном. Хоть за мою искренность меня пощади. Я тебе как другу сообщаю все малейшие детали моей семейной жизни, как хорошие, так и дурные, но ведь дурное я мог бы и скрывать, мог выставлять себя только в хорошем свете, а я этого не желаю, не хочу ставить себя на пьедестал, хочу, чтобы ты все знал про меня.
Вот и сейчас сообщу тебе то, чего бы и другому никогда не написал. Анна Ивановна на меня дуется. Прошло пять дней, а она все еще дуется. Дабы примириться с ней, ласкаю ее мопсов и болонок, кормлю их сахаром, но и это не помогает. Вчера в пику мне пригласила к себе казака Урываева и целый вечер проиграла с ним в дураки по двугривенному. Ну, да ладно: подуется, подуется и обойдется.
Прасковья Федоровна после скандала у Рыбицыных так и не показывалась. Рыбицыны почему-то перестали с нами кланяться.
При сем посылаю тебе еще мою фотографию – верхом на лошади. Это снимал меня наш здешний дачный фотограф.
Будь здоров, Ипполит Иванович. Желаю тебе всего хорошего.
Твой Глеб.
XXX
Здравствуй, милый и добрый Ипполит Иванович.
Получил твое письмо. Ты все еще не унимаешься со своими нотациями, но, право, я их терплю от тебя напрасно. Вот и сегодня ты пишешь о разнице лет моих и Анны Ивановны и называешь мою с ней связь и даже будущий наш законный брак самопродажей с моей стороны. Кто сказал тебе о громадной разнице наших лет? Разница пустая. Ну, десять лет каких-нибудь, не больше. Больше как на десять лет Анна Ивановна никак не старше меня. К тому же она женщина вполне сохранившаяся. Есть у ней недостаток, что она употребляет на себя много косметиков, но я не знаю, для чего она это делает. Мне кажется, что это мода нынче какая-то. Молоденькие и хорошенькие девушки, не говоря уже о молодых дамах, – и те нынче подкрашивают и подводят глаза. Это я теперь наблюдаю повсюду у нас в Лесном. А уж к розовой пудре так положительно все прибегают. И знаешь что? Я имел даже мужество как-то раз упрекнуть Анну Ивановну насчет подкрашиваний, и она теперь красится меньше.
И отчего ты не хочешь верить, что я искренно люблю Анну Ивановну? Я не влюблен в нее безумно, не пылаю к ней такой страстью, как в романах описывают, но люблю ее как добрую женщину, которая, как хочешь, все-таки вырвала меня из моей будничной колеи и поставила на ноги. Благодарность и привычка – вот моя любовь.
Ну, мы примирились. Дулась она на меня целую неделю и наконец преложила свой гнев на милость.
А знаешь, как я это сделал? Возбудил в ней ревность. Познакомился с дочкой аптекаря, который живет по соседству от нас, премиленькой жидовочкой, и стал слегка ухаживать за ней, подарил ей грошовый букет из пионов и ландышей. Потом раз уехал из Лесного в город, да там и остался ночевать в зимней квартире.
Наутро, когда я вернулся на дачу, бурная сцена, а затем и примирение. Нет, не надо очень уж ухаживать за женщинами, теперь я это вижу. Чем больше ухаживаешь и ластишься к ним, когда они дуются, тем хуже. Надо показывать такой вид, что и ты что-нибудь да значишь.
Результатом нашего примирения было то, что Анна Ивановна подарила мне свой золотой браслет с надписью «Бог тебя храни», надела его мне на руку и просила постоянно носить. Ношу тем более охотно, что браслет массивный, хороший.
