От одной только этой мысли неприятно кольнуло в груди. Может и Мари здесь? Не то чтобы я не понимал, чем занимается жизнерадостная блондинка. Просто представить ее наедине с одним из этих уродов. Как он хватает ее своими руками, как начинает мять грудь… Мари понимала мои чувства, поэтому просила не приходить ночью в квартал Желтых Фонарей. Словно стеснялась, что я увижу ее в непотребном виде, в окружении этих…

Другие девчонки подшучивали, мол завела кавалера. Теперь ждет, когда тот подрастет, чтобы выскочить замуж и укатить прочь. Я бы с радостью… нет, не жениться, а увезти Мари подальше отсюда. Ведь именно она уговорила мадам Камиллу – прижимистую хозяйку борделя, разрешить подкармливать сироту. Одним небесам ведомо, чего ей это стоило. Про характер вредной старушенции ходили легенды. Говорили, что у неё в сытый год хлебной корочкой не допросишься, самой что ни на есть залежалой, успевшей покрыться плесенью.

- Помни, оборвыш, кому сытой жизнью обязан, - заявила однажды старуха.

И я был благодарен, только не ей, а Мари. За те крохи еды, что выдавали по утрам, за задорный смех и то, как она кладет ладонь на мою голову. Треплет отросшие космы, а в глазах пляшут веселые огоньки. За улыбку - великую роскошь в наполненных серостью трущобах

Я любил ее как старшую сестру, которой никогда не было, как единственного человека, способного крепко обнять. Прижать к щекочущим шею волосам – пушистым и пахнущим цветочным шампунем.

«Только бы не она… Только бы ее там не оказалось», - твердил сам себе, но неугомонное сердце вещало беду.

Я никогда не спрашивал Мари о работе. Это было негласным табу в наших с ней взаимоотношениях. Она не говорила о делах, а я не задавал лишних вопросов. Некоторые вещи лучше не знать, даже если они касаются близкого тебе человека… В особенности, если они касаются близкого.

- Глянь, кто идет, - зашептал Гринька. Все это время он лежал рядом, затаив дыхание и вдруг оживился. – Это же Кича… тот самый Кича! Ну я тебе о нем рассказывал.

Приятель любил поболтать о великих свершениях стригунов и их геройских драках. Он знал о каждом связанном с ними происшествии, собирая сплетни по углам, словно старая бабка. И чем более невероятными, чем более бредовыми они казались, тем охотнее верил в них Гринька.

Мосол, Кича, Череп – были для приятеля рыцарями лихой удачи. Может потому, что не гулял по опасным районам, и не сжимался в комок от страха, едва завидев развязную походку. Зато он наизусть мог пересказать содержание «Черной грозы» - сериала о благородных бандитах.

- Я тебе точно говорю - это Кича. Посмотри на левую руку.

Возле входа стояло два человека: крепыш с толстой бычьей шеей и казавшийся на его фоне худым франт. Почему именно франт? Да уж больно неподходящая для трущоб одежда была на нем: модное пальто с широким воротом, шляпа вместо надвинутой на глаза кепки. Левый рукав беспомощной тряпкой болтался на ветру.

Значит это и есть Кича? Я ни разу не видел его на улицах. Поговаривали, что тот состоял в артели на особых правах. Кем-то вроде официального представителя банды в мегаполисе, решающего вопросы юридического порядка. Трудно поверить, что сей господин считался матерым уголовником. Он столь ловко орудовал пером, что мог запросто одолеть нескольких противников. Так утверждала народная молва и притихший по соседству Гринька. Приятель во все глаза смотрел на стоящую у крыльца легенду и, кажется, забыл дышать. По крайней мере его сопения я больше не слышал.

Тем временем мужчина у крыльца докурил сигарету. Выпустив напоследок тонкую струйку дыма, запульнул окурком в темноту. Постоял пару секунд, наблюдая за скрывшимся в ночи огоньком, и только после этого поднялся по ступенькам. Крепыш неотступно следовал за ним.

- Это Шыша, евойный телохранитель, - вновь ожил Гриня. – Прошлой весною на стрелке двух бразил завалил. Помнишь, я рассказывал?

Я не помнил, да и не пытался этого сделать. Кто кого завалил, зачем и почему - слишком много пустого трепа о никчемных вещах. Гринька продолжал болтать, а я наблюдал за окнами первого этажа. На моей памяти они всегда были зашторены и не важно день стоял на дворе или ночь. Складки тяжелой ткань с трудом пропускали свет, отражая мелькающие внутри тени. Их было ровне две: мужская и женская. Силуэты двигались в хаотичном танце: то сближаясь в порыве страсти, то отстраняясь и расходясь по разным углам. Замирали и вновь неслись в бешенном ритме. Вдруг одна из теней дернулась, словно от полученного удара. Покачнулась и в мгновенье пропала. Может отступила вглубь комнаты?

До ушей долетел женский вскрик, едва различимый на фоне общего шума. Гринька так и вовсе ничего не услышал, увлеченный собственной болтовней. От плохого предчувствия похолодело внутри. Я с самого начала знал, чем все закончится, стоило вспомнить о Мари. Права была бабушка Лизавета, когда говорила, что дурные мысли нужно гнать поганой метлой. Не лелеять внутри черноту, а осенить тело крестным знамением и трижды прочитать «Отче наш». Потому как всякому известно, что подобное тянется к подобному.

Ладонь нырнула в карман, нащупав холодную поверхность свинчатки. Я отыскал ее в прошлом году, когда рылся в оставшемся после привоза мусоре. Круглые навершия с двух сторон делали находку похожей на самодельную гантелью. Слишком маленькую для взрослого мужчины и слишком большую для пацана. Сжать в ладони с грехом пополам получалось, но вот бить выходило неудобно. Я постоянно таскал ее в кармане, готовый в любой момент пустить в ход. Даже перочинный нож не дарил такого спокойствия. А все из-за негласных правил, царящих в муравейнике трущоб: если показал лезвие, будь готов убить или быть убитым. Это как непременная угроза жизни, тут парой синяков не отделаешься. А за свинчатку что - только поколотят малясь.

Не успел я изготовиться, как окружающую темноту прорезала полоска света. Наружу вырвались звуки музыки, а следом на пороге показалась девичья фигурка. Она бросилась бежать в ночь, но не сумев преодолеть и десяти метров, упала на землю. Сорочка оказалась единственной из имеющейся на ней одежде. И без того короткая, она бесстыдно задралась, обнажив белую кожу. Волосы сплошным веером взметнулись в небо и тут же опали, прикрыв лицо. Мне не нужно было всматриваться, чтобы понять, кто это. Знакомая точеная фигурка, светлые волосы – Мари! Я знал это с самого начала, предчувствовал. Запрятанный в глубину страх вдруг выплеснулся наружу.

Я не понял, как оказался внизу, как бросился бежать к лежащей на земле девушке. Мари беспомощно барахталась в грязи, раз за разом пытаясь подняться. Неловкие движения человека, испуганного и отчаявшегося. Со стороны могло показаться, что сама тьма пытается поглотить жертву. Словно черные щупальца обхватили тело девушки и теперь медленно всасывали в разверзшуюся пасть.

Ноги сами собой заплелись, и я упал в жидкое месиво. Выронил из ослабевших пальцев свинчатку, но тут же нащупал и подобрал. Ладонь с чавканьем вырвалась из болотной грязи. Я встал на одно колено и, подняв голову, увидел новое действующее лицо. Это был незнакомый мне мужик - абсолютно голый, если не считать полоски трусов, прикрывающих причинное место. Он замер на пороге света, пьяно пошатываясь и вглядываясь в темноту. Под чистой, лишенной татуировок кожей бугрились мышцы.

Узрев копошащуюся на земле жертву, мужик издал победный крик, больше похожий на вопль козла. Коренастые ноги на удивление уверенно зашлепали по грязи. Их обладателя постоянно шатало, но ни разу не бросило вниз. Он все шел и шел, загребая густую жижу, а в горле не переставая булькал смех. Радость от вида беспомощной жертвы переполняла его.

Первый удар пришелся в живот. Мужик сходу пнул барахтающуюся девушку. Выдал несвязную речь в духе «получай, сука» и пнул снова. Снизу послышались жалобные звуки, похожие на мольбу. Я не разобрал ни слова из того, что пыталась сказать Мари… Точно, Мари!

По телу моему словно пропустили разряд тока. Пальцы стиснули свинцовую гантелью, а ноги понесли вперед. Я видел, как мужчина наклонился над распростертым телом девушки. Как намотал белокурые волосы на ладонь. Мягкие и шелковистые, пахнущие ароматами луговых цветов. Как оторвал лицо Мари от земли, настолько перепачканное грязью, что оно представляло собой сплошную черную маску. Как замахнулся и… я успел первым.