- До чего же бесстыжая твоя Тайка, - распекала мать сына, сидя за одним столом. – Вечно подле нее мужики толпятся, а та и рада хвостом крутить – один наряд хлеще другого: то грудь на показ, то ноги голые. Сраму-то, сраму… Ходит важной павлинихой, распустив перья. Глазки всем строит.

- Мама, тебе-то откуда знать?

- Знаю и все тут!

- Опять твои кумушки сплетни разводят? Ты сама её видела?

- А мне и видеть не надо. Как в народе говорят, яблоко от яблоньки не далеко падает. Мать была шлюхой известной и дочь уродилась такой же.

- Ну знаешь…

По скрипу отодвигаемого стула понимаю, что Севастьян встает из-за стола. Слышу, как мать кричит вслед:

- Думаешь, ты один такой выискался? Лучше спроси, откуда у нее деньги на новые украшения взялись. Чего молчишь… не знаешь? А я тебе скажу: привадила она одного клерка из числа городских. Весь из себя деловой в костюмчике. Прямо-таки зачастил в последнее время, что ни день то с подарками: или колечко золотое вручит, или сережки – всё нечета твоим конфетам.

Слышно как громко хлопает дверь, но мать еще долго не может успокоиться. Все распекает непутевого сына, ни в грош ни ставящего мнение родителей. Отец молчит… Он поговорит с Севастьяном позже - на следующий день, когда кроме них двоих в доме никого не останется.

- Может погодишь чутка? Пройдет время, мать успокоится, тогда и вернемся к разговору о свадьбе.

Севастьян мигом вспыхивает:

- Сколько можно ждать?! Я и так последние полгода кормлю обещаниями: «Тая обожди, обожди еще, совсем чутка…». А Тая не дурочка - она понимает к чему дело идет, потому и предупредила: если до весны вопрос не решится, выйдет за другого. Ты же сам видел, какая она... У нее этих женихов, один с верхнего города приезжал свататься.

- Так уж и с верхнего?

- Да, отец, представь себе! Среди них есть даже чиновник из мэрии. Кто я по сравнению с ним – нищий пекарь из трущоб?

- Но выбрала-то она тебя.

- На сегодня, отец... А что будет завтра? Ты можешь с уверенностью сказать, что в будущем ничего не изменится? Или думаешь, добросердечные кумушки не донесли, какого мнения свекровь о будущей невестке. Мать же нисколько не стесняется соседей. Она словно специально вытаскивает грязное белье на улицу и полощет-полощет.

- Я поговорю с ней, обещаю.

Во дворе воцаряется тишина. Мне очень захотелось перегнуться через бортик и посмотреть, что эти двое делают. Я бы непременно так поступил, но страх потерять теплую крышу куда сильнее. Поэтому лишь сильнее вжимаюсь в мокрую после дождя поверхность.

- Поздно, отец… Пошли, еще нужно успеть замесить тесто на ночь.

Дверь хлопает, а я остаюсь лежать, пялясь в клубы пара над головой. Они вырываются из приоткрытого рта и поднимаются вверх, истаивая призрачной дымкой. Красивое и одновременно завораживающее зрелище. Я продолжаю смотреть, а из головы не выходит брошенная в сердцах фраза:

«Поздно, отец».

И столько горечи в ней прозвучало, столько боли, что сдается мне – тесто здесь ни причем.

Следующее утро выдалось туманным – привычное дело для здешней зимы. Это тысячу лет назад стояли морозы, из-за которых у мужиков усы покрывались инеем, а у деревьев трескалась кора. Потому и называли их трескучими. Нынче же времена были другие.

Снег больше не укутывал землю белым покрывалом. Он ложился рваными клочками, чтобы к обеду окончательно растаять, превратив окружающий мир в непроходимую грязь. Серость была везде: и над головой, и под ногами, а с небес бесконечно сыпало ледяное крошево вперемешку с дождем.

Бабушка Лизавета утверждала, что скоро на землю опустится ад. Спалит всех грешников в гиене огненной, а людей набожных и богобоязненных пощадит. Ибо всякому известно, что пекло адское ничто против человека, почитающего Святые Писания.

Мне однажды довелось увидеть картины судного дня. У старушки целая книга имелась со столь подробными иллюстрациями, что от разглядывания их становилось не по себе. Куда там деду Пахому с его рассказами про турецкую войну.

Несчастные грешники пытались выбраться из объятий огненной лавы, сплошным потоком стекающей с черной горы. Открывали рты в беззвучном крике, тянули руки к небесам, а хвостатые бесы тыкали в них вилами, заставляя вернуться обратно. Страшные картинки, пугающие до жути… Именно потому я и читал каждое утро «Отче наш», а вечером просил Пресвятую Богородицу присмотреть за мамой. Бабушка Лизавета говорила, что хорошие люди непременно окажутся на небесах, потому не стоит за них беспокоиться. Но все же, как она там одна?

После молитвы я имел обыкновение смотреть на башни. Опирался спиной о теплую трубу и любовался огнями зеркальных исполинов, устремленных в небесную высь. Увы, но сегодня они оказались затянуты плотной пеленой тумана: ни света далеких огней, ни шума городских улиц. Лишь влажный воздух, пробирающий только что проснувшееся тело до костей.

Я привычно огляделся и не обнаружив ничего подозрительного, пустился в путь. Перебрался на соседнюю крышу дома, оттуда на следующую, еще на одну. Это было не сложно, учитывая скученность строений. Я путал следы, словно заяц-русак из рассказанных дедом сказок. Тот тоже по прямой не ходил, все норовя свернуть с тропинки, чтобы хитрая лиса лежку не выследила. Вновь осмотрелся и только уверившись в отсутствии зрителей, спрыгнул на землю.

Обыкновенно высота зданий в трущобах не превышала два этажа. Нижний строился из дешевых газобетонных блоков, а верхний кроили из всего, что под руку подвернется: камней, досок, картона или плотной клеенки, натянутой на каркас. Часто встречались этажи, целиком сколоченные из обломков рекламных щитов, пестревших афишами старых фильмов или заборов, некогда ограждавших промышленную зону. Шутники даже вешали на фасад таблички: «вход воспрещен» или «опасно, высокое напряжение».

Забавно, что последнее висело в борделе. Один из посетителей решил поразвлечься, приколотив знак прямо над входом. Надпись настолько понравилась мадам Камилле, что с тех пор потертая от времени табличка встречала каждого переступившего порог.

Квартал Желтых Фонарей – место порока и разврата, место погибели невинных душ. Я любил туда захаживать, но совсем по иной причине, нежели остальные. Сначала мне нравилась мигающая в окнах иллюминация – этакая красота и каждый вечер забесплатно. А потом на меня обратили внимание местные жрицы, наряженные в яркие одежды, будто на дворе стоял канун Нового Года.

Оказавшиеся здесь мужчины искали порочные удовольствия, а я лишь радовался праздничной атмосфере, царящей в мрачных, покрытых серостью трущобах.

Мое знакомство с борделем случилось весной, на следующий день после того, как сбежал от новой хозяйки лавки. В карманах еще водилась деньга из украденной кубышки, а в голове царил бардак и хаос. Я толком не понимал, чего делать и куда идти, потому и замер перед витриной с горящими лампочками.

- Посмотри, какой глазастенький, - первой обратила на меня внимание блондинка. От нее пахло весенними цветами и карамелью. Длинные ресницы подмигнули, а покрытые блестками губы прошептали: - надо же, какой взрослый. Неужели и деньги есть?

- Конечно есть - карманные… Ему на конфеты дали, а он сразу сюда побежал, за сладостями особого рода, - улыбнулась темненькая, та что была с мушкой над губой. Облокотившись о дверной косяк, она принялась разглядывать меня. Непривычный к подобного рода вниманию, я порядком оробел. Щеки запылали алым цветом, вызвав очередной приступ веселья у девиц.

- Какая прелесть, - вновь прошептала блондиночка, - такой сурьезный и такой стеснительный молодой человек. Не боишься, что мамка заругает, если узнает за какими-такими леденцами её сынуля повадился ходить?

Я тогда не выдержал насмешек и сбежал. Целую неделю не показывался в квартале, но бесконечный дождь все лил и лил. От царящей серости становилось тошно на душе. Хотелось света, куда больше того, что могли дать исполинские башни. Хотелось праздничной атмосферы: смеха, разудалого веселья и музыки. Взгляд то и дело обращался в сторону борделя, перемигивающегося разноцветными огоньками. И я пошел, словно наивный мальчишка, влекомый звуками волшебной дудочки. В сказке злой колдун заманивал ребятню игрой на флейте, а в реальности хватило пары гирлянд.