— Я этого не отрицаю. Рэм Николаевич — способный человек! Можно сказать, что благодаря ему об «Интеграле» и баулинской клинике знает вся страна!

— Вы хотите сказать, Мелковский много сделал для их рекламы?

— Так оно и есть. Хотя она им и не очень нужна. Дела говорят сами за себя… Но не без талантливой пропаганды Рэма Николаевича я увидел в деятельности Ростовцева и Баулина большую перспективу и старался им помочь. Разумеется, в пределах моих возможностей.

— Возможности ваши, кажется, большие, — заметил Чикуров.

Пляцковский склонил голову набок, наверное, размышлял, как воспринять эти слова — комплимент или ловушка?

— Все зависит от точки отсчета, — попытался улыбнуться начальник главка. — А если серьезно… Даже при наличии фондов, нарядов, увы, не всегда можно получить то оборудование, какое хотелось бы. И вообще это сейчас наиболее важный, острый вопрос. Я имею в виду техническое перевооружение, ускорение научно–технического прогресса. На устаревшем оборудовании далеко не уедешь. Что же касается Ростовцева и Баулина — они понимали в прогрессе толк и, если хотите, двигали его. Вполне естественно, что по поводу них были звонки от ответственных товарищей… Березкинскому эксперименту давали зеленый свет. Я — тоже. «Знакомая тактика, — отметил про себя Чикуров. — Прикрываться указаниями сверху».

— В каком смысле — зеленый свет? — спросил следователь.

— Меня однажды спросили, как я лично отношусь к выдвижению Ростовцева и Баулина на премию. И я искренне, да–да, искренне поддержал эту идею. Даже посчитал своим долгом выступить на коллегии… Подчеркиваю, Игорь Андреевич, совершенно искренне! Если кто–то говорит, что мною руководила заинтересованность, то это полный вздор, уверяю вас!

— Заинтересованность в чем?

— Якобы из–за жены, — отведя взгляд в сторону, ответил Пляцковский.

— А именно? — настаивал следователь.

Пляцковский посмотрел Чикурову в глаза и возмущенно проговорил:

— Меня ввели в заблуждение, даю вам слово! Как и всех! Если бы я знал! Если бы хоть догадывался!.. Спросите у тех, кто меня знает, — тут же выставил бы их взашей! Духу их не было бы!..

— Говорите, пожалуйста, подробнее… Кого и за что выгнали бы?

— Да этих ходоков из Березок! — с раздражением ответил Пляцковский. — Но ведь не один я оказался в таком положении! Даже повыше меня товарищи и те не предполагали, что «Баурос» — заурядное, примитивное мошенничество!..

Игорю Андреевичу показалось, что он ослышался. Но тут же понял: начальник главка знает такое, о чем он, Чикуров, и ведать не ведает, но выдавать этого неведения он не стал.

— Теперь убедились? — спросил он как можно спокойнее.

— Еще бы! — воскликнул Пляцковский.

— И что же окончательно убедило вас в этом? — продолжал нащупывать дорожку следователь.

— Да что может быть авторитетнее заключения профессора Алехина! Головной институт! Самая лучшая лаборатория в стране! Вы с ним уже беседовали? — поинтересовался начальник главка.

— Еще нет, — сказал Чикуров, не открывая допрашиваемому, что о профессоре Алехине он даже никогда не слышал.

Игорю Андреевичу стало окончательно ясно: Пляцковский может сообщить нечто очень важное. Еле сдерживая волнение, он сказал:

— Феликс Михайлович, мне хотелось бы сначала услышать от вас. И как можно подробнее. Хорошо?

— Пожалуйста, расскажу, — согласился Пляцковский, которого несколько успокоил доверительный тон следователя. — Хотя, честно признаюсь, говорить о личном горе… — Он вздохнул. — Еще год назад я считал себя счастливым человеком. Речь не о моем служебном положении, а о семье… Мы с Элей, моей женой, справили серебряную свадьбу. Четверть века, как вы понимаете, — срок немалый, и прожили мы его достойно. Может быть, это странно звучит в устах человека моего возраста, но мы с Эльвирой до сих пор любим друг друга, как десятиклассники… Дети у нас уже взрослые. Сын — офицер, дочь вот–вот будет кандидатом искусствоведения. На днях мы с женой стали дедушкой и бабушкой… Беда пришла в январе этого года… Звонит мне на работу дочь: с мамой плохо, ее увезла «скорая». Я бросился в больницу. Врачи сказали, что надо провести всестороннее обследование… По женской линии у нее, — смущенно пояснил начальник главка. — Надо так надо. Пролежала она три недели. Лечили терапевтическими средствами. Потом я послал Элю на курорт, но пришлось прервать — стало хуже. Снова обследование. Положили в крупнейший институт. У меня, как вы сами понимаете, есть такая возможность… Замдиректора института — а он сам вел мою жену — пригласил меня и сказал, что необходима срочная операция… Как я уговаривал жену!.. Дочь тоже. Сын специально прилетел из своей части… Но Эля и слышать не хотела. Верите, на коленях умолял ее согласиться…

Пляцковский замолчал, грустно глядя в пол.

— Почему она отказывалась, чем объясняла? — поинтересовался Чикуров.

— Натура такая! Панически боится! Палец порежет и в обморок падает! Укол ей сделать — целая проблема!.. Короче, ни в какую. Лучше, говорит, умру, чем лягу под нож… И тут появляется Ростовцев. Вызвали его на совещание в министерство… Разговорились с ним. У меня на уме, как сами понимаете, только состояние жены. Аркадий Павлович заметил мою озабоченность, и я рассказал ему о болезни Эли. Ростовцев тут же заявил, что никакой операции не надо, что в Березках мою жену Баулин поставит на ноги за два–три месяца. Так и заявил: гарантирую полное выздоровление… О Баулине и его клинике я уже был наслышан от Мелковского. Вечером навестил жену в институте и рассказал о предложении Ростовцева. Как она обрадовалась! Буквально ожила на моих глазах… На следующий день я отвез ее в Березки. В аэропорту встречал сам Аркадий Павлович… В Москву я уехал с надеждой в сердце… Не знаю, понимаете ли вы меня?

— Конечно, понимаю, — кивнул Игорь Андреевич.

— После стольких месяцев тьмы вдруг сверкнул луч! — продолжал Пляцковский. — Уверенность, что Эля поправится, крепла день ото дня. Она звонила из Березок чуть ли не ежедневно, хвалилась, что ей значительно лучше. А уж какие дифирамбы пела Евгению Тимуровичу! Его методам лечения, внимательности, обстановке в клинике… Поверьте, мне самому буквально хотелось петь. Даже мысль появилась: ведь Баулина и Ростовцева надо бы на Нобелевскую премию по медицинской части! Это переворот в науке! Какие, думаю, творит чудеса этот «Баурос»! — Он покачал головой. — Если бы я знал!.. Понимаете, несколько дней назад я позвонил Алехину. Просто по служебным делам. Он, конечно, спросил, как Эля. Я поделился с ним своей радостью. Мол, выздоравливает, слава богу, нашлось такое средство, как «Баурос»!.. И вдруг Алехин говорит: брось меня разыгрывать… Нет, отвечаю, я вполне серьезно… Он рассердился: все это сказки, мол, «Баурос» не может вылечить даже примитивный насморк… Я опешил: зависть, что ли, гложет Алехина? И такое ведь, увы, бывает… Попросил его объясниться. Он совершенно серьезно заявляет, что «Баурос» просто подкрашенная водичка… Да–да, так и сказал: водичка из–под крана…

Феликс Михайлович снова замолчал.

— Ну а дальше? — спросил Чикуров, которого все больше заинтересовывал рассказ Пляцковского.

— Я потребовал доказательств. И что выяснилось? Незадолго до покушения на Баулина заместитель главврача березкинской клиники Рудик прислал Алехину на исследование несколько бутылок «Бауроса». Анализы показали, что это действительно была обыкновенная вода!.. Я подхватился — и в Березки! Говорю Эле: давай срочно в Москву, к настоящим врачам, а не к шарлатанам! А она не хочет уезжать, уверяет, что ей значительно лучше. Опять за свое: тут, мол, чудо века «Баурос», замечательный уход, система сбалансированного питания, сыроедение, сокотерапия и так далее и тому подобное… Я все же уговорил ее… Побеседовал с Рудиком — тот только руками разводит: он–де лично не вел мою жену, в последнее время ею занимался Голощапов, и. о. главного врача… Действительно, претензии я предъявить мог только Баулину, а он сам при смерти… Ну, я зашел к Ростовцеву и высказал ему все, что считал нужным…