— В лесу подобрала. Молодым. Лапа у него была поврежденная… Вырос хулиганом… Оставишь здесь, — она показала на пучки растений, развешанных по стенам, — все растреплет, размечет по горнице. Так я, когда ухожу, запираю его в другой комнате… А говорить ребята научили… Что же это мы стоим, — спохватилась хозяйка и, когда они сели на стулья возле стола, спросила: — Так что вас интересует, Игорь Андреевич?

— Ваша жизнь, — ответил следователь.

Она бросила на Чикурова внимательный взгляд, но опять вроде бы не спешила узнать, кто он.

— Что именно из моей жизни?

— Как партизанам помогали, как сложилась ваша судьба в дальнейшем…

Рогожина начала не очень уверенно, потом стала говорить все охотнее. Как она со своим дедом Прохором Лозовым лечила раненых бойцов, как в день свадьбы похоронила жениха.

— Хороший он был, Юра Рогожин, — рассказывала травница об отце своего сына. — Кругом кровь льется, фашисты лютуют, а он не хотел о войне думать — все мечтал о мирном времени. Представляете, пекся о людях, которые жили в безводной пустыне Сахаре. Хотел после войны проект подать, как туда доставлять большие горы льда из северных морей, айсбергами называются. По воде буксировать, как баржи… Да, если бы не вражеская пуля, и у меня другая жизнь была бы. — Рогожина надолго замолчала, задумчиво глядя в окно.

— А как погиб ваш дед? — поинтересовался Чикуров.

— Тем, что сейчас с вами беседую, я деду своему обязана… Согнали, значит, нас фрицы в балочку. Всех, кто помогал партизанам. Сорок три человека. Ну, меня и деда, конечно… Начали палить из автоматов… Дед то ли нечаянно, то ли специально, до сих пор не знаю, повалился и подмял меня под себя… Кругом крики, стоны… Лежу под дедушкой и чувствую, как на меня его кровь льется… Потом фашисты ходили, добивали, кто шевелился… Лежу ни жива ни мертва, даже дышать боюсь. Вдруг слышу голоса. Два полицая, из наших, отец и сын Порфирьевы… У–у–у, лютовали, гады!.. Останавливаются рядом, младший Порфирьев говорит: «Давай снимем одежду с Лозового…» У меня аж сердце зашлось от страха: поднимут деда, увидят, что дышу, и… Старый Порфирьев сплюнул, отвечает: «На кой ляд нам его обноски. И так воз барахла дома, девать некуда…» И ушли. Под вечер выбралась я из–под мертвых. Совсем девчонкой была. Ужас берет, но я всех перещупала, сердце слушала, может, кто живой остался… Нет, всех порешили, кроме меня… Ну, подалась в лес, к партизанам. Там и родила Юрия…

— А Порфирьевы? — спросил Чикуров.

— Немцев погнали, и они исчезли. Потом уже, кажется в 1952 году, их все же нашли в другой области. Суд в Березках был… Расстреляли душегубов.

— Где дед Прохор похоронен?

— В той же балке, где расстреляли наших. Там братская могила, памятник стоит…

Ворон вдруг заходил по жердочке, что–то выкрикивая. Игорь Андреевич прислушался, но слов разобрать не смог.

— Не понимаю я тебя, дружище, — улыбнулся Чикуров птице.

— Представляется вам, — «перевела» хозяйка. — И спрашивает, кто вы.

— Бор–ря, — более отчетливо прохрипела птица. — Кто вы?

— Значит, Боря?

— Точно, Борькой величают, — кивнула Рогожина.

— Ну а я следователь. Выясняю, кто покушался на профессора Баулина, — уже для хозяйки сообщил Чикуров.

— Я сразу догадалась, — вздохнула хозяйка. — Сын говорил, что его держали в милиции, подозревали… Вы допрашивали… От Юры я и узнала, что в Евгения Тимуровича стреляли… Беда–то какая! И за что? Вы сказать можете?

— Пока не знаем, — признался следователь.

— Я как прослышала, побежала в больницу. Говорю Шовкоплясу: есть у меня травка, внутрь принимать и снаружи. Например, живучка мохнатая помогает кровь останавливать, раны заживляет. Или тот же подорожник… Во время войны мы его к ранам прикладывали. Только хирург сказал, что профессору все это не поможет. Сильные, говорит, нужны лекарства, современные. — Рогожина безнадежно махнула рукой. — Я знаю, он просто не верит, что травками можно вылечить… А вот Евгений Тимурович верил…

— Вы считаете, что лекарственные растения помогают лучше, чем химические средства?

— Не мне судить, — пожала плечами Александра Яковлевна. — Но скажу: ваших городских лекарств за всю жизнь ни разу не употребляла, так что не могу сравнивать. И потом, я же не врач…

— Но вы ведь лечите людей, — заметил Чикуров.

— Не–а, — мотнула головой Рогожина. — Лечит доктор, а не аптека. Я, считайте, аптека. Природная. Врачи теорию знают, ставят диагноз. Что же касается меня, то могу присоветовать ту или другую травку, если вы скажете, что у вас болит. — Она внимательно и довольно долго смотрела на следователя. — Сердце не пошаливает?

— Бывает, — кивнул Игорь Андреевич. — Давление…

— Небось кофе любите?

— Люблю. Но врачи запретили.

— А вы вот что сделайте. Накопайте корней одуванчика, подсушите и поджарьте. Потом помолите… По вкусу очень напоминает кофе, а вреда никакого. Даже полезно.

— Простой одуванчик? — удивился Чикуров.

— Он самый. А для понижения давления лично я пользую боярышник. Настой из ягод и цветков. Но очень важно, когда срывать цветки: как только распускаются. А вот ягоды надо брать самые спелые. Без плодоножки…

— А что, попробую, — сказал Чикуров.

— Но сыну не говорите, что я присоветовала, — серьезно попросила Рогожина. — А то он твердит все время: брось, мама, не то плохо кончатся для тебя советы и услуги людям. Я говорю: чего же в этом плохого? А он мне: в Ленинграде, мол, одного такого судили… Я не поверила, так Юра мне газету принес. Прочла я и ахнула! Вы, может, читали, Малышев его фамилия? Певец был, в театре выступал. Потом заболел, стал глохнуть и слепнуть. Какой уж там театр! Здоровье совсем ни к черту. Он в семи больницах лежал, в семи! Не помогло. Сами же врачи и сказали: обратитесь к народной мудрости. Малышев и пошел к нам, травникам. Стал прислушиваться к старым людям, разные книги читать, изучать народную медицину. И, представьте себе, вылечился. Правда, в театр не вернулся, зато теперь здоровый человек… Ну, к нему, конечно, люди потянулись, просили помочь им. А как откажешь? По себе знаю: приходят с последней надеждой. Как тут не порадеть?

Историю этого целителя Игорь Андреевич знал. О ней была целая дискуссия в «Литературной газете». Но следователь не перебивал Рогожину. Было интересно послушать мнение, так сказать, заинтересованного человека.

— А какие болезни Малышев лечил! — продолжала травница. — Даже женское бесплодие… Кончилось тем, что один человек, которому не помог его совет, пожаловался куда–то. Малышева — в суд…

— Я знаю, — сказал Чикуров. — Читал.

— Разве это справедливо? Лично я считаю, что нет.

— В газете все разъяснено. И если вы читали внимательно…

— А как же, очень внимательно! Люди правильно встали на его защиту. Я вот только не совсем разобралась, что там говорил юрист о незаконных действиях того Малышева. Может, объясните?

— Видите ли, Александра Яковлевна, закон существует для всех. А в законе сказано с определенностью, что врачебная деятельность без наличия диплома об окончании медицинского вуза запрещена.

— Но ведь Малышев, хоть и без диплома, радость, добро, здоровье приносил! А здоровье — оно самое дорогое, что есть у человека… Чего греха таить, у иного и диплом есть, а… — Рогожина, не договорив, безнадежно махнула рукой.

Чикуров понимал: вопрос этот сложный. Да, опыт народной медицины — богатство, которое нельзя терять. Оно невосполнимо. Уходят люди и уносят с собой секреты. Да и сами врачи иной раз признают, что травники вылечивают недуги, перед которыми они, медики, бессильны. Вот и получается, что порой целитель из народа излечивает тяжелейшую болезнь, но вступает в противоречие с законом…

С другой стороны, если разрешить всем заниматься врачеванием, не контролировать деятельность народных целителей, сколько найдется шарлатанов, использующих человеческое несчастье в корыстных целях! Сколько будет жертв!

Может быть, для решения этой проблемы следовало бы создать своеобразный союз медика с дипломом и врачевателя без диплома? И даже организовать поликлинику вроде гомеопатической, где представители народной медицины трудились бы под руководством и при участии врачей? Подобный опыт, кажется, уже есть в Латвии…