— Да, вы правы, Ольга Арчиловна. Интересный, между прочим, поворот дало ваше фантазирование. Продолжайте, пожалуйста.
— Может, у профессора прямо–таки болезненная совестливость? Есть ведь люди, которые слишком честно относятся к своему делу. Баулин — врач. Вот из–за одной или двух неудач — я имею в виду хотя бы письмо Овсянниковой из Киренска, которая чуть не умерла от сыроедения, — Баулин и впал в панику. А вдруг его метод ошибочный, а письмо Овсянниковой — начало его конца?
— Вы так думаете?
— Допускаю. Ведь Баулин — экспериментатор, я это дело рискованное… Представьте себя на месте профессора. Вдруг умирает человек, лечившийся по вашему методу. Как бы вы себя чувствовали? А? Вот и Евгений Тимурович… Может, в письме Овсянниковой и нужно искать ключ к истине?
Чикуров не торопился с ответом. Он думал, напряженно думал. И когда Дагурова уже потеряла надежду услышать ответ, он заговорил:
— Но ведь тогда скорее всего мы бы с вами имели факт самоубийства, точнее — покушения на самоубийство. Не так ли?
— Да, конечно, — согласилась Дагурова. — Но у Баулина нет ни следов пороховых газов у входного отверстия раны, ни других признаков покушения на свою жизнь…
— Вот именно, — вздохнул Чикуров. — Да и мотивы… Человека выдвигают на премию, его ждет популярность, слава, а он… Нет, не логично. Ну а что касается письма Овсянниковой, то я не думаю, чтобы оно сыграло такую роковую роль… Представьте, у хирурга на операционном столе или же после операции умирает больной. Он ведь не бросается с десятого этажа… Издержки производства… Медицина пока не всесильна… Кстати, то, что делает Баулин в своей клинике, применяется и в других больницах. Не только у нас, но и за рубежом. Да вы сами читали. И потом, Баулин не делает секрета, что это эксперимент. Как любой новатор, он отлично понимает, что на этом пути будут встречаться не только розы… Не забывайте, Евгению Тимуровичу не двадцать лет — опыт, стаж! Впасть в панику из–за одной–двух неудач… Не верится. Только–только добился положения, признания, и тут же все разрушить собственными руками… Так никто не поступает… Попробуйте поставить себя на его место.
Ольга Арчиловна долго думала, потом решительно тряхнула головой:
— Да, поставить себя на место другого человека никто не сможет! Понимаете, у Достоевского есть слова, что человека можно считать только на единицы. Единица измерения человечества — человек! Он неповторимый! Единственный! Конкретный!
— Согласен с вами. Каждый неповторим. Но мы и похожи. Это тоже необходимое условие жизни. Иначе просто не понимали бы друг друга, желаний, мотивов поведения, поступков. В этом, если хотите, заключена предпосылка для любого творчества. А значит, и для нашей с вами работы… Или вы так не считаете?
— В самом общем мы похожи. Но не бывает совершенно одинаковых людей. Характер, темперамент, образование, воспитание… Наконец, обстоятельства… Вот в каких обстоятельствах находился в последнее время Баулин, мы пока не знаем.
— Кое–что уже известно, — поправил ее Чикуров. — Все говорят: очень много работал, устал, переутомился. Или кого–то, чего–то боялся, переживал! Взять хотя бы запоры, которыми он зачем–то снабдил двери своей спальни, решетку на окне… Как видим, не напрасно: в него стреляли… Но с какой стороны надвигалась на профессора беда? Касается ли это его работы в клинике? Связался с теми, кто делает большие деньги на спекуляции редкими картинами, вещами? Запутался в личной жизни? — Игорь Андреевич замолчал, вопросительно глядя на коллегу.
— Вы имеете в виду друга жены — Дуюнова?
— И его тоже.
— Вы знаете, — нерешительно сказала Ольга Арчиловна, — не могу объяснить почему, но мне кажется, что мы имеем дело с весьма необыкновенным случаем.
— И у меня есть такое же ощущение, — признался Чикуров. — Хотя… Не хочется выглядеть метром, но в следственной работе опыт имею… Не раз, приступая к расследованию, думал: вот это дело! Уникальное в анналах криминалистики… А когда оканчивал, то удивлялся, до чего же все просто. Даже злился на себя, почему не догадался сразу… Конечно, бывают очень коварные, хитрые противники. Возможно, именно такой теперь и у нас с вами, но… — Следователь улыбнулся. — Скажу откровенно: в своих ошибках, как правило, виню себя. И еще. Опыт тоже имеет свою отрицательную сторону, потому что волей–неволей начинаешь мыслить стандартно. Поэтому порой тривиальное ставит в тупик… Но в данном случае меня беспокоит другое: нет более или менее убедительной версии.
— У нас их, кажется, предостаточно, — заметила Дагурова.
— Это как раз неплохо. Варианты нужны, просто необходимы. Чтобы потом пришла убежденность. Ведь версии для того и существуют, чтобы лопаться. Должна остаться одна. Но мы с вами плаваем. Слишком. Значит, фактов маловато. — Он посмотрел на часы. — Ладно, надо идти в клинику. Меня беспокоит письмо из Киренска. Да и, возможно, выясню, кто такой Гаджиев.
— Какое задание будет мне? — спросила Дагурова.
— Попробуйте все–таки разобраться с посещением Семизоровым дома Баулина… При чем тут автомашина Ростовцева?
— У меня есть одна мысль, — сказала Дагурова. — Хочу сначала сама проверить, а уж потом…
В клинику Чикуров отправился пешком. В молодом парке он встретил кавалькаду всадников. Это были люди разного возраста, хотя молодежь составляла большинство. Следователь понял: это больные, которым назначена в виде моциона прогулка верхом.
«Однако же не бедное заведение у профессора, — подумал Чикуров. — Содержать конюшню — удовольствие, которое стоит немало денег“.
Он где–то читал, что в Англии, например, куда дешевле держать автомобиль, чем иметь собственную верховую лошадь.
Чтобы подойти к клинике, ему пришлось пересечь сад, в котором, помимо фруктовых деревьев, росли кусты черной и красной смородины, крыжовника, малины, протянулись грядки с клубникой. И он позавидовал группе людей, собиравших в лукошки ягоды.
«Эх, сейчас бы отправить в рот горсть малины! Прямо с куста — красота!“
Эта мысль увела Игоря Андреевича в детство. Малинник у них дома был знатный. Когда поспевала ягода, мать заставляла его дежурить в саду — проказники–воробьи устраивали набеги целыми стаями, принося ощутимый урон урожаю. Их не пугало чучело, которое Игорь Андреевич соорудил с отцом из старой одежды…
Он, видимо, невольно сбавил шаг, потому что услышал приятный женский голос:
— Угощайтесь, товарищ следователь. Этого добра нынче много.
Голос принадлежал симпатичной женщине в эффектном светлом костюме.
— Спасибо, — ответил Чикуров, несколько смутившись, затем спросил: — Как лучше пройти к клинике?
— Я провожу, — ответила женщина.
Чикурова удивило, откуда она знает, что он следователь. Впрочем, в таком небольшом поселке остаться инкогнито трудно. И потом — форменная одежда.
— Вы здесь лечитесь? — спросил он у добровольной провожатой.
— Работаю. Главной медсестрой.
— Орлова? Аза Даниловна? — уточнил следователь, отмечая про себя, что внешность у бывшей жены Рогожина действительно яркая. Такая может увлечь…
— Я, — кивнула Орлова.
— Трудиться в саду тоже входит в обязанности главной медсестры? — продолжал следователь.
— Добровольно–принудительно, — усмехнулась Орлова. — Но нам помогают больные. Причем с большим удовольствием. Делать–то им нечего. Да и все, что они собирают, идет на их же стол.
— Трудотерапия, — вспомнил Чикуров баулинские принципы лечения.
— Конечно… Движение вообще полезно. Особенно гуляние во время цветения деревьев. Они выделяют целебные фитонциды. — Орлова протянула следователю туесок с клубникой. — Попробуйте все–таки.
Отказываться теперь было бы неприлично. Игорь Андреевич выбрал несколько ягод и съел.
«Немного водянистые. От последних дождей“, — подумал он и задал очередной вопрос:
— Аза Даниловна, вы случайно не занимаетесь перепиской с больными?
— Иногда.
Они подошли к пятиэтажному зданию. Несколько больных играли во дворе в бадминтон. Тут же стояли столы для настольного тенниса. Белые шарики звучно щелкали об их деревянные поверхности.