Тут же, в кабинете, находился небольшой диванчик–канапе и массивный письменный стол. Чикуров приступил к его осмотру. На столешнице лежало толстое стекло. Ни письменного прибора, ни чернильницы, только стопка белой бумаги финского производства (упаковка валялась в плетеной мусорной корзине) да японская шариковая авторучка.

В выдвинутом ящике стола Игорь Андреевич увидел письмо без конверта.

— «Дорогой Женя! — прочитал он. — Твое последнее письмо, а еще больше вчерашний звонок вызвали у меня, мягко выражаясь, недоумение. И тревогу. Я знаю, что самое дорогое у тебя — Норочка. Ревности у меня нет, да и глупо ревновать к собственной дочери. Мне тоже приятно, что она мила, ведь дурнушкам в жизни приходится тяжелее. Правда, я не в очень большом восторге от ежедневных звонков ее поклонников. Не вскружили бы девочке голову. Я не сказала тебе по телефону, но буквально на днях ко мне приходил студент второго курса МГУ и, представь, просил руки нашей Элеоноры (!!!). Отец этого парнишки замминистра, но не в этом дело (хотя Нора цену себе знает и даже не вышла из своей комнаты), согласись, в шестнадцать лет говорить о замужестве слишком рано.

К чему я пишу обо всем этом. Почему вдруг ты попросил отослать тебе тот миленький кулончик, который подарил Норочке в прошлом году на день рождения? Во–первых, неэтично, по–моему, требовать назад подарок, во–вторых, как все это объяснить Норе? Что она подумает? Ты можешь наконец просветить меня, что означают твои странные, прямо–таки нелепые просьбы в последнее время? В прошлом месяце ты попросил срочно выслать три тысячи рублей. Я выслала, хотя доводы твои были неубедительны. Теперь ты требуешь еще пять тысяч. Начну с того, что такой суммы у меня нет. Да и откуда, если ты вот уже четыре месяца не присылал домой ни копейки. Ты отлично знаешь, во что обходится содержание квартиры, дачи и прочее и прочее. Девочку надо везти к морю, а на какие, извини, шиши? Наши с Элеонорой расходы я от тебя не скрываю. Разве ты не помнишь, сколько денег ушло на отделку дачи (согласись, дальше тянуть было невозможно!) и ремонт машины. И все же ты просишь новые тысячи, которых, поверь, нет. Я никогда не умела копить деньги и, вероятно, не научусь в дальнейшем. Так что твоя просьба ставит меня в неловкое положение: мол, у меня есть, но я не хочу выслать. Прошу тебя, Женя, не оскорбляй меня. Раздражение твое мне непонятно. Может, ты устал, переработал? Или неприятности по службе? Честно говоря, твое настроение мне очень и очень не нравится. Ты сам уже не замечаешь, как ведешь себя с близкими людьми. Я, согласись, вполне законно интересуюсь, зачем тебе деньги, а ты кричишь, ничего толком не объяснив. И что это за манера бросать телефонную трубку? Я понимаю, тебе тяжело, ты редко видишься с Норой, но это не повод грубить жене.

После твоего звонка я долго плакала, особенно из–за твоей ревности. Ты просто убиваешь меня. Но думаю, что это у тебя все нервы. Посоветовалась с Максимом Савельевичем. Он настаивает, чтобы ты приехал в Москву для обследования. По его мнению, у тебя нервное истощение. Женя, прошу тебя, отнесись к своему здоровью самым серьезным образом. Крепко тебя целую. Регина».

Даты на этом послании не было. Игорь Андреевич передал письмо Дагуровой, а сам занялся содержимым ящиков стола. Следующей находкой были два документа: командировочное удостоверение на имя Евгения Тимуровича Баулина, согласно которому профессор выезжал на десять дней в Теберду. Срок командировки начинался с 4 июля 1984 года.

— Значит, завтра, — прокомментировал Латынис.

— Вот именно, — кивнул Чикуров. — Но, пожалуйста, полюбуйтесь.

Он протянул оперуполномоченному билет на самолет в Махачкалу, датированный тоже 4 июля.

Оба документа решили изъять.

Затем Игорь Андреевич увидел список, сделанный от руки. В нем было десятка четыре названий городов. Трудно было догадаться, чем руководствовался человек, составлявший этот список. Тут и Прибалтика, и Кавказ, и Сибирь, и Центральная Россия, словом, различные уголки страны. Рядом с каждым названием города стояли три заглавные буквы и в скобках какие–то цифры. Больше половины городов были помечены крестиком.

— Странная бумага, — заметила Ольга Арчиловна. — Прямо ребус какой–то…

— Разгадывать будем потом, — сказал Чикуров, откладывая лист в сторону.

Он извлек из ящика толстую папку в переплете. Это оказалась докторская диссертация Баулина с мудреным медицинским названием, длинным подзаголовком и датой — 1978 год. Игорь Андреевич перелистал работу. Из нее выпала выписка из решения ученого совета, которая удостоверяла, что диссертацию Евгений Тимурович успешно защитил 18 мая 1978 года. Однако диплома о присвоении Баулину докторской степени Чикуров не обнаружил.

«Возможно, в доме имеется какое–нибудь укромное место, где профессор держит важные документы, — подумал Чикуров. — Или они в Москве, у жены».

Больше ничего примечательного в столе не было. Электробритва, перьевая авторучка «паркер», вырезки из медицинских журналов и газет, а также всякая мелочь вроде ластика, поломанной запонки, дешевого перочинного ножа, календарика.

На первом этаже располагалась еще кухня и темная каморка наподобие чулана.

В кухне стоял стандартный недорогой гарнитур. Посуда была простая, для каждодневного обихода. На столе несколько увядших темно–бордовых роз. В огромном финском холодильнике «Розенлев» было много моркови, лука, петрушки, укропа и другой зелени. В чулане хранился огородный и домашний инвентарь.

Словом — глазу остановиться не на чем.

Поднялись на второй этаж и попали в комнату с камином. Сиротливо стояло кресло с высокой спинкой, а в углу на полу — небольшая картина с изображением не то сельского праздника, не то ярмарки. Удивительно живо были выписаны фигуры нарядно одетых баб, детей и мужиков, лихая тройка и сказочная церквушка.

— Напоминает Кустодиева, — сказала Дагурова.

— Очень, — поддакнула девушка–понятая, но под суровым взглядом пожилого мужчины осеклась и замолкла.

— Здесь тоже не одна картина висела, — сказал Латынис, кивая на стены. — Сплошь гвозди… А осталось всего четыре.

Камин отличался богатой отделкой. Мрамор, чеканка по меди, искусно выполненная кованая решетка.

Под стать камину была и люстра — под старину, в виде керосиновой лампы, подвешенной на цепях. Она чуть поблескивала бронзовыми частями.

Игорь Андреевич заглянул внутрь камина. На колосниках лежала кучка обгоревших бумаг. На сохранившихся белых клочках были видны написанные от руки фрагменты слов.

«Может, записи Баулина? — подумал Чикуров. — Но почему он их сжег? Скорее всего черновики».

Пепел и несгоревшие остатки бумаг были со всеми предосторожностями упакованы и изъяты. Возможно, экспертам удастся восстановить текст.

Осмотреть в доме осталось только спальню. Она поражала несоответствием дорогих штор и пуританской холостяцкой кровати с дешевеньким покрывалом.

— Непонятно все–таки, — пожал плечами Латынис.

— Смотрите, — сказала вдруг Дагурова.

Рядом с кроватью на полу валялась деревянная шкатулка, поблескивающая лакированной поверхностью. На ее крышке была изображена какая–то фантастическая птица, царственно раскинувшая крылья. Тонкие изящные мазки, совершенство линий, изумительно подобранный цвет — алый с золотистым — говорили о большом вкусе и талантливости художника. Было такое ощущение, что эту прекрасную вещь забыли на полу нечаянно.

Чикуров аккуратно, двумя пальцами, поднял шкатулку, осмотрел и передал Хрусталеву. Тот, вооружившись лупой, стал исследовать ее.

— Отпечатки есть, — сказал Хрусталев и осторожно открыл крышку.

Шкатулка была пуста.

Изъяли и ее.

На тумбочке у изголовья кровати высилась стопка книг. Чикуров взял в руки одну. Мишель Монтень «Опыты». Другая — Лев Толстой, третья — Платон.

«Увлекался философией?» — подумал о профессоре следователь.

В книжках торчали закладки. Кое–какие мысли и фразы были подчеркнуты.

Игорь Андреевич положил книги на место, выдвинул ящичек. В нем лежали паспорт, профсоюзный билет и служебное удостоверение Баулина. Тут же были обнаружены две связки ключей, один из которых подошел к замку входной двери.