Сын пошел купаться и не вернулся. Упал под мост. Выходит, что видел он свою смертушку.

Уважаемая гражданка Вычужанина! Скорее всего, у вашего сына было какое–то психическое расстройство. Видимо, оно порождало не только видение, но и привело к несчастному случаю.

Инспектор шел меж загонов, поеживаясь от запаха. Бычки волновались мычали, постукивали копытами насупленно следили за ним. Заволнуешься – с родных–то ферм да на мясокомбинат.

Он остановился у изгороди. Бычок, а может быть, юная коровка просунула ноздреватую морду между реек и втянула воздух, словно решила засосать этого человека в светлом плаще. Инспектор непроизвольно похлопал по карману, хотя знал, что хлеба там нет. И вот этим бычкам Калязина внушала здравые мысли о пользе живого веса…

– Посторонним тут не зоопарк.

Сухой, натужный голос за спиной отвлек инспектора.

– Я ищу бригадира.

– Он же не со скотиной стоит…

– А где? – улыбнулся инспектор.

– В данный обеденный час питается в столовой.

– Пойду искать. Какой он из себя?

– Обыкновенный, в человечьем обличии.

– Вы, случайно, в столовую не идете?

– Зачем это?

– Питаться, а заодно представили бы меня Семену Ивановичу Закаблуку.

– Эва! Закаблук–то я.

– Вы же сказали, что бригадир в столовой.

– Новый бригадир в столовой…

– Ясно. С вами, Семен Иванович, жена не заскучает.

Инспектор оглядел бывшего бригадира. Унылый, неопределенного возраста мужчина с неопределенным лицом, имеющим единственно приметную черту крупный сизоватый нос в странных, прямо–таки огуречных пупырышках.

– А вы кто есть? – спросил Закаблук.

– Из милиции. Где бы нам побеседовать о жизни?

Они прошли в пустую дежурку. Там, на простых табуретках, за столом доминошников, Закаблук распахнул несвежую куртку и сумрачно глянул на инспектора:

– Если насчет чего такого, то я об этом не знаю.

– А если насчет чего другого?

– Это как повернется.

Петельников достал из кармана новенькую пачку редких сигарет, хрустко надорвал и протянул собеседнику. Тот вытащил сигаретинку осторожно, приглядываясь к заграничной картинке. Курить инспектор давно бросил, но тоже взял для беседы сигаретку. Они задымили, для начала помолчав, как и положено.

– Семен Иваныч, отчего худели и дохли быки?

– Меня уж к вашему брату приглашали.

– И что вы ответили нашему брату?

– Скотина бессловесная, и ее характер есть тайна, покрытая мраком.

– А что ответите мне?

– То ж самое.

Закаблук отвернулся к окну теряя интерес к разговору. Инспектору показалось, что тот смотрит не в окно, а на свой овощной нос, на самый кончик, на самую большую пупырушку.

– У вас тут ученая женщина была…

– Которая с гордо поднятым видом?

– Она.

– Стояла у загонов, глядела на скотину…

– Ну и что?

– А скотина глядела на нее.

– Ну и понравилась она вам?

– Баба здоровая, видная. Телепятка…

– Телепатка.

– Я и говорю, телеляпка.

– Телепатка, – опять зря поправил инспектор.

– Пускай телетяпка.

– Бычков–то она спасла?

Вероятно, Закаблук ухмыльнулся, потому что по губам и щекам пробежал легкий тик и даже вроде бы задел нос. Он потянулся за второй сигаретой. Инспектор пододвинул пачку.

– Спасла так спасла, – неожиданно кончил беседу Закаблук.

Теперь нужна пауза. Петельников не знал, для чего она нужна, – ведь не бревна ворочали. Но передых был необходим, чтобы отделить что–то от чего–то. Инспектор затянулся, покашлял, осмотрел дежурку, пошевелил костяшки домино и поерзал на стуле. Закаблук курил молча, замыкая взгляд на кончике своего носа. Передых кончился.

– Семен Иваныч, давно на комбинате?

– Лет десять. Сперва работал убивцем.

– Кем?

– По–правильному – бойцом. Скот бил. А потом вот бригадиром у загонов…

– От бригадирства–то освободили за падеж?

– А я не шестерка.

– Конечно, – согласился инспектор.

– Стаж заработал, выпиваю по норме… Мой нос их не касаем. Он на сосульку не похож.

– Ни грамма, – искренне подтвердил инспектор, потому что нос больше походил на гибрид огурца с баклажаном.

– После газетного позору начальник придумал такой приказ: «Закаблука уволить вовсе». Профсоюз меня защитил.

– А за что уволить–то?

– Выпиваю, мол, в сене да курю…

Петельников встал, создавая вторую паузу. Он прошелся по дежурке. Графин с водой, свежие газеты, неполитые цветы… На стенах висят правила по технике безопасности и картина неизвестного художника – коровы на лугу. Инспектор постоял разминая ноги ритмичным покачиванием тела. Засада… Кто сказал, что выжидают только в засадах? На допросе тоже выжидают. В засаде ждешь человека, на допросе – признания. Что–то Закаблук знал, поэтому и ухмыльнулся.

– Семен Иваныч, давай откровенно, а?

– Ты мне не сродственник.

– Я тоже скажу откровенно, а?

– Послушать могу…

– Если откровенно, то тебя, Семен Иваныч, нужно гнать с комбината немедля к едрене бабушке.

Закаблук изумленно повел носом. Его глазки, застеленные неведомой дымкой, прозрачно остекленели.

– Это за чего же?

Инспектор стремительно двинул к нему стул, прижавшись плечом к его плечу:

– Сколько ты за десять лет съел государственных бычков?

– Я не волк…

– В виде вареного мяса и в форме копченой колбасы, а?

– После еды к весам не хожу.

– Наверное, стадо сжевал, а? Ешь казенных быков, работаешь десять лет бригадиром… И что?

– А что?

– Приходит посторонняя баба и спасает бычков от падежа. Не позор ли? Думаешь, начальник выхлопотал тебе выговорешник за пьянство? За то, что опозорил комбинат на всю страну.

– Он самолично сказал?

– Да об этом весь комбинат говорит! Что там комбинат… В министерстве колбасной промышленности шушукаются. Мол, Закаблук–то с этой бабой–то не вместе ли сработали…

– На фиг такой график, – разозлился бывший бригадир.

Лицо налилось кровью, но стало не красным, а каким–то сизым, припорошенным белым налетом. Нос вроде бы увеличился, ошалело раздуваясь от воздуха, который Закаблук втягивал бесконечно и не выдыхал, девая его неизвестно куда.

– И что обидно, Семен Иваныч… Помогла бы она бычкам лекарством, уходом, какими–нибудь витаминами. А то ведь взглядом, как деревенская колдунья.

– Ни хрена не взглядом! – окончательно рассвирепел Закаблук. – Глаза не вилы, в бок не колют.

– А чем же? – тоже вроде бы распаляясь, крикнул инспектор.

Теперь Закаблук придвинулся к нему плотней, наступая плечом и узким, прямо–таки бодливым лбом. Нос подъехал к лицу инспектора, как утка подплыла.

– Примечаешь на физиономии отметину?

На его скуле проглядывался уже пожелтевший овал.

– Да, бывший синячок.

– Бык угостил.

– За что?

– Корм ему задавал. Я чуть коньки не отбросил. А у меня в бригаде баб полно. Визжат на весь комбинат.

– Что ж это за быки?

– Привезли такой гурт. Злющие, с кольцами в носу. За ставку–то рисковать жизнью. Понимаешь ход моей обиды?

Инспектор задумчиво вытащил сигаретку, позабыв, что он не курящий. Осталось задать последний вопрос, контрольный, чтобы проверить свою догадку:

– Ну, и не кормили?

– Рисковать–то своими потрохами…

– Что потом?

– Какие подохли, какие отощали. А когда пришла эта, телетюпка, бычков–то других пригнали, небодучих.

Петельников таки закурил, уже не ради беседы – для себя. Вечером идти в бассейн – там выдохнет весь никотин. Неужели разозлился? Неужели из–за бычков?

– Сколько подохло–то?

– Не считал.

– Семен Иваныч, а какой у вас тут самый дешевый продукт?

– Студень из хрящей да хвостов.

– Знаешь, чего я сейчас попрошу у директора?

– Палочку копченой колбасы, – расцвел Закаблук.

– Нет, я попрошу истолочь тебя на студень.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Есть люди, вроде Калязиной, у которых запечатана душа. Чем, кем и зачем – не знаю, но этому нет ни смысла, ни оправдания. Допустим, этой душою никто в свое время не занялся. Но ведь на нее ежедневно и ежечастно жизнь льет свою благую влагу. Люди своими хорошими черточками, дети своей непосредственностью, цветы и травы своей красотой, солнце своими лучами…