– Да.

– Сколько раз?

– Два. Нет, три.

– Что вы там делали?

– Один раз были там вместе с Генкой. Так просто, смотрели. Второй раз я сумку и газету брал. Потом гантель. А потом вещи относил.

– Как Мусатов убил Желтухина?

– Он мне велел в дверь позвонить, сказать, что я из гаражного кооператива. Желтухин дверь открыл, мы вошли. Гена его скрутил, велел показать тайник. Желтухин его послал. Тогда Гена сам искать стал. А Желтухин развязался и пистолет из-под подушки достал. Я закричал. А Гена его по голове гантелью.

– Мусатов нашел тайник?

– Да.

– Что в нем было?

– Денег очень много. Коробка зеленая из-под чая индийского, не знаю, что в ней было, и папка с бумагами.

– Мусатов все это забрал?

– Да.

– Сколько он дал вам денег?

– Десять тысяч.

На экране телевизора Чарлз Бронсон стрелял в кого-то из пистолета, пролетали машины, кружился над небоскребом вертолет.

Геннадий Мусатов смотрел видео.

Он лежал на диване в светлой майке и тренировочных брюках «адидас».

Огромная квартира была пуста. Свет фонаря с улицы отражался в стеклах мебели и покрытом лаком полу.

Геннадий Мусатов отдыхал.

В прихожей звякнуло.

Он встал, большой, сильный, тренированный, и пошел к дверям.

– Кто?

– Это я, Геннадий Сергеевич, вахтер.

– А, тетя Аля.

Гена открыл дверь, и в темноту квартиры ворвались люди.

В живот ему уперся ствол пистолета.

– К стене.

Кто-то с силой завернул ему руки, щелкнули наручники. Вспыхнул свет.

– Уголовный розыск, Мусатов. – Корнеев достал из кармана бумагу. – Вот постановление прокурора о вашем аресте и производстве обыска.

– Тетя Аля, – сказал Геннадий, – позвоните дяде.

– Хорошо, Геннадий Сергеевич, хорошо.

Дядя Геннадия, Мусатов-старший, вошел в квартиру, когда все уже было кончено. На столе лежали пистолет ТТ с серебряной именной пластинкой на рукоятке, зеленая банка. Крышка была открыта, в ней плотно уложенные украшения. Рядом куча денег и папка с фотографиями и деньгами.

– Что здесь происходит?

Мусатов стоял в комнате величественно-спокойный.

– В чем дело, Гена?

Геннадий пожал плечами.

– Так кто мне объяснит, в чем же дело?

– Видимо, я. – Игорь встал.

– Кто вы?

– Я заместитель начальника отдела МУРа майор милиции Корнеев.

– Корнеев? – Мусатов пристально посмотрел на Игоря.

– Ваш племянник Геннадий Петрович Мусатов арестован по подозрению в убийстве гражданина Желтухина Степана Федоровича. При обыске нами обнаружены оружие, деньги, ценности и бумаги, хранившиеся на квартире покойного.

– Это так, Геннадий? – спросил Мусатов, словно никакого Корнеева вообще не было.

Гена пожал плечами.

– Вы старший? – Наконец Мусатов обратил свое внимание на Игоря.

– Да.

– Пойдемте.

Они вышли в другую комнату.

– Вы знаете, кто я? – спросил Мусатов.

– Да.

– Племянник мой должен быть освобожден. – Мусатов говорил небрежно, властным тоном.

– Это невозможно.

– Не понял?

– Он совершил тяжкое преступление.

– Он мой племянник.

– Закон одинаков для всех.

– В наше время, майор, надо иметь сильных друзей. Иначе не сделаешь карьеру.

– Меня вполне устраивает мое положение.

– Все эти ценности и деньги из квартиры убитого?

– Да.

– А бумаги?

– Тоже.

– Я могу ознакомиться с ними?

– Нет.

– Вам не кажется, Корнеев, что вы рискуете?

– Я выполняю свой долг.

Геннадия вывели в коридор. Он шел, не зная, куда деть руки, скованные наручниками.

В дверях он повернулся. Посмотрел на дядю:

– Как же так, дядя Миша?

Михаил Кириллович молчал. Им овладела непонятная апатия, и он внимательно смотрел, как уводили племянника, как уходили понятые и милиционеры.

– Наследили-то, наследили, – сокрушенно сказала вахтерша, – я приберу, Михаил Кириллович.

Мусатов не ответил, ушел в глубь квартиры.

А Толя ждал Звонкова. Он сидел в машине у отделения милиции, разглядывал прохожих. Вскоре появился Женя. Прищурившись, посмотрел на осеннюю улицу, залитую неярким солнечным светом, и засмеялся.

– Радуешься. – Из дверей отделения вышел Коновалов. – Имеешь право. Такое счастье раз в жизни бывает.

Женя молча посмотрел на него и пошел к машине.

Кафтанов ехал к Комарову. Он никогда не был у него дома, да и вообще никаких отношений, кроме служебных, у него с бывшим начальником отдела не было.

Кафтанов хорошо помнил, как летом пришел к нему Комаров и сказал, еле сдерживая себя:

– Как же это, Андрей Петрович?

А что мог ему сказать Кафтанов? Рассказать о том, как он пытался на разных уровнях отменить приказ об увольнении Комарова. Да разве это нужно бывшему начальнику отдела. Он хотел точно знать, почему, а главное, за что его, человека с безупречным прошлым, за пять лет до возрастного срока выслуги увольняют на пенсию. Кафтанов в тот день так и не смог ответить Комарову на этот вопрос. Почему, он понял позже, когда начальником отдела, не посчитавшись с его мнением, утвердили Кривенцова. Тогда у него обострилось чувство вины перед Комаровым. Но если проанализировать, то ощущение это было значительно более сложным. Кафтанова угнетала не только вина за многое, но и ощущение собственного бессилия и то, что называют инстинктом самосохранения.

Он часто шел на компромисс, уговаривал себя, что это необходимо для дела. Такие уступки собственной совести стали обычными и опустошили его. Но теперь время настало. Сжимали, сжимали пружину, а вот она и выпрямилась.

Кафтанов поднялся на третий этаж и остановился у двери с номером 32. Дверь была парадно обшита темно-вишневым кожзаменителем и утыкана золотистыми бляшками. Кафтанов позвонил, и она распахнулась сразу. На пороге стоял Комаров в линялом, заношенном тренировочном костюме, с мусорным ведром в руках.

Он сделал шаг на площадку и захлопнул за собой дверь.

– Говорят, есть примета: полное ведро к счастью. Так что же, Комаров?

Комаров молчал, глядя на Кафтанова растерянно, затравленно.

– Борис Логунов был в кабинете Корнеева и слышал ваш разговор.

– Это не доказательство. – Комаров поставил ведро, вытер ладони о брюки.

– Мы Тохадзе раскололи, Комаров. И он тебя сдаст. Ты лучше сам напиши, кто тебя просил навести на Корнеева.

– Ты что, ты что…

– Ты был честным мужиком и хорошим сыщиком, Комаров. Подумай, кем ты стал.

– А ты, Кафтанов, лучше? – перебил его Комаров.

– Не обо мне разговор, я за беспринципность и трусость свою отвечу перед кем надо, только и ты ответишь. Я тебе срок даю до завтрашнего утра. Не придешь – под конвоем приведу, ты меня знаешь.

Кафтанов повернулся и легко побежал по ступенькам вниз.

По коридору МУРа шел пожилой человек в аккуратном сером костюме, над карманом которого прилепились четыре ряда колодок, а с правой стороны рубиново блестел знак «Заслуженный работник МВД». У двери с номером 325 он остановился и поправил пиджак.

– Вы Егоров? – спросила его секретарша.

– Да.

– Минуточку. – Она нажала на кнопку селектора.

Кафтанов встал из-за стола и пошел навстречу Егорову.

– Здравствуйте, Николай Борисович.

– Здравствуйте, Андрей Петрович.

– Присаживайтесь.

Егоров сел к столу, достал сигарету, закурил.

– Неужели еще курите? – улыбнулся Кафтанов.

– Надо убедить себя, что курение – это просто удовольствие, тогда забываешь о пагубных последствиях, которыми пугают врачи. Но дело не в этом, Андрей Петрович. Как только мне позвонили товарищи из нашего управления, я сразу же на поезд и к вам.

– Ну ладно. – Кафтанов улыбнулся, достал пистолет с именной пластинкой. – «Оперуполномоченному Егорову Н. Б. за борьбу с бандитизмом. От Ленгорисполкома». Ваш?