14 августа на заседании высшего совета император был вынужден высказаться в пользу капитуляции. Через нейтральную Швейцарию в Вашингтон ушло сообщение японского правительства:

«1. Его Величество Император издал Императорский рескрипт о принятии Японией условий Потсдамской Декларации.

2. Его Величество Император готов санкционировать и обеспечить подписание его Правительством и Императорской Генеральной штаб-квартирой необходимых условий для выполнения положений Потсдамской декларации.

Его Величество также готов дать приказы всем военным, военно-морским и авиационным властям Японии и всем вооруженным силам, где бы они ни находились, прекратить боевые действия и сдать оружие, а также дать другие приказы, которые может потребовать Верховный Командующий Союзных Вооруженных Сил в целях осуществления вышеуказанных условий».

— У нас есть примерно две недели, — сказал Арисуэ своему помощнику, — прежде чем первый иностранный солдат ступит на нашу землю.

С высоты птичьего полета казалось, что деловые и правительственные кварталы Токио охвачены пожарами, которые никто не гасит. В крупных фирмах, учреждениях, армейских штабах жгли документы.

«Пожары» продолжались много дней. Высшие офицеры и привилегированная бюрократия неплохо жили и во время войны: из Китая, Вьетнама, Таиланда и Сингапура они слали военными транспортами домой награбленное. Теперь они уничтожали документы, казавшиеся им опасными.

Моримура провел в разведуправлении всю ночь и весь следующий день. Вечером 15 августа Арисуэ отпустил его отдохнуть. Бензина уже не было и у армии, поэтому домой ему пришлось добираться пешком.

Тротуары в Токио были раскрашены в цвета американского флага, который следовало топтать и унижать. Кое-где владельцы домов с тряпками в руках пытались смыть эти ставшие опасными рисунки. При виде офицера они испуганно замирали — император уже объявил о капитуляции, но страх перед армией и жандармерией остался.

Моримура делал вид, что он ничего не замечает. Теперь все это его больше не интересовало. Война закончена, и надо поскорее забыть обо всем.

На японской авиабазе Ацуги боевые самолеты отбуксировали в ангары, возле них выставили охрану, чтобы помешать кому-нибудь из летчиков захватить самолет. Аэродромные части получили приказ привести взлетно-посадочную полосу и наземные сооружения в порядок.

28 августа в Ацуги появилась группа высокопоставленных военных. Они выстроились на взлетном поле. Было очень жарко, офицеры поминутно вытирали градом катившийся пот. Наконец, в небе родилась серебристая точка, быстро превратившаяся в самолет с белой звездой на фюзеляже. Самолет ВВС США вскоре приземлился: первая группа американских офицеров прибыла в поверженную Японию.

Американцев встречал генерал Арисуэ. Для гостей было приготовлено невиданное в голодной Японии угощение — свежее бочковое пиво.

Через день в Ацуги приземлился личный самолет главнокомандующего американскими оккупационными войсками генерала Дугласа Макартура.

В самолете он задремал. Увидев величественную гору Фудзи, бригадный генерал Уитни позволил себе побеспокоить командующего. Макартур приоткрыл глаза, пробормотал: «А, старушка Фудзи» — и снова погрузился в дрему.

Мысль о том, что ему предстоит наводить порядок в стране, с которой он сражался четыре года, явно не нарушала его сон. В американской армии считалось, что оккупация может оказаться кровавым испытанием — японцы предпочтут вести беспощадную партизанскую войну, но не сдадутся. Однако вчерашние враги преданно сотрудничали с оккупационными властями.

Симидзу и Касима, обращаясь к Огава, всегда называли его «лейтенант» или «командир».

Огава был старшим по званию. Но он понимал, что не может всегда уповать на силу приказа. Немыслимо было и сохранить на острове привычную для императорской армии железную дисциплину.

Все трое были на равных, слово каждого при обсуждении планов имело одинаковый вес. Они несли равную ношу и в хозяйственных делах, охотились и готовили по очереди.

Свой офицерский меч лейтенант закопал под деревом. Теперь они были одинаково вооружены винтовками. Все трое были здоровы, ловки и вполне годились для разведывательно-диверсионной службы.

Каждый держал в голове «продовольственный план острова». Они всегда знали, где в данный момент можно найти зрелые бананы, а где подстрелить корову. Но иногда ожидания не оправдывались, и тогда голод и разочарование выводили японцев из себя.

— Пойдем дальше, — обычно говорил Симидзу. — Поищем в другом месте.

— Нет, давай пробудем здесь еще денек, — тут же возражал Касима.

— Не говори глупостей! Что мы здесь будем делать? — взрывался Симидзу.

— Кто ты такой, чтобы разговаривать со мной в подобном тоне? — вспыхивал Касима.

Иногда разговор перерастал в драку. Обычно Огава их разнимал. Но иногда лейтенант спокойно садился на траву и наблюдал за своими подчиненными. Он решил, что небольшая потасовка — лучший способ поддерживать себя в хорошей форме.

Долгое время ни Касима ни Симидзу не смели поднять руку на офицера. Но однажды Огава сам начал драку. Они схватились с Симидзу, который сказал что-то хорошее об Акаги. Огава ударил ефрейтора первым, и, сцепившись, они покатились с горы. На их отношениях эта схватка никак не сказалась.

Когда они спускались к подножию гор, то часто находили, использованную бумагу и старую одежду, которую рвали на тряпки и применяли для чистки оружия.

Японцы обратили внимание на то, что рубщики леса теперь часто оставляли недоеденный рис в мисках. Это означало, что уровень жизни на острове повысился.

Японцы были удивлены. Они привыкли к полнейшей нищете филиппинцев. Филиппинцы всегда предпочитали жить в бедности и праздности и не перерабатывали. Не зря же они придумали себе пословицу: «Свинью жарят в ее собственном жиру».

Однажды ночью, когда дежурил Симидзу, он среди ночи растолкал лейтенанта.

— Пойдемте со мной.

Они стали подниматься на небольшой холм. Когда добрались до вершины, Огава замер. В деревне горели электрические лампочки! Электрический свет на острове Огава видел в первый раз. Касима поднялся вслед за ними. Втроем они сели на землю и, как зачарованные, смотрели на залитую светом деревню.

— Где, интересно, они раздобыли генераторы? — произнес словно про себя Касима.

— Взорвем? — деловито предложил Симидзу.

— Не стоит пока. Пусть насладятся. У них ведь никогда не было электричества, — мрачно заметил Огава.

Он настолько отвык от электрического света, что залитая светом нищая, заброшенная деревня показалась ему каким-то другим миром.

Суда, которые заходили на остров, тоже изменились. Сначала это были небольшие деревянные суденышки. Они постепенно уступали место все более современным судам, и, наконец, в какой-то момент мимо острова стали проходить большие океанские лайнеры.

На палубе обыкновенно звучала музыка. Чаще всего исполнялись филиппинские песенки, но иногда звучали и японские мелодии. Звуки музыки долетали до джунглей, где прятались трое солдат.

В дождливый сезон японцев больше никто не беспокоил. Ни филиппинские солдаты, ни крестьяне, которые заготавливали лес только в сухой сезон, не проявляли к ним интереса.

Японцы строили небольшое укрытие с крышей из пальмовых листьев и иногда целыми днями не выходили из укрытия. Они настолько сжились с тропическим лесом, что легко распознавали пение птиц. Каждый звук в лесу был знаком японцам. О приближении людей они узнавали задолго до того, как те оказывались в пределах видимости.

В дождливый сезон постоянное напряжение отпускало их, и они часами разговаривали о Японии, вспоминали довоенную жизнь. Вскоре они уже все знали друг о друге.

Однажды Симидзу тихо произнес:

— Хотел бы я знать, девочка или мальчик?

Когда он уходил в армию, его жена ждала второго ребенка. Старшей девочке следовало в этом году пойти в школу. О детях Симидзу старался не говорить. Он предпочитал рассказывать о танцевальном празднике у них в деревне. Когда он заговаривал об этом, его лицо светлело. Однажды он даже затянул песню: