После разговора с Эдогава покойный депутат парламента от оппозиционной партии предстал перед Акидзуки в новом свете.

Нирадзаки был динамичным и способным политическим деятелем. Он добился поддержки избирателей на первых послевоенных выборах и с тех пор постоянно избирался в парламент. В избирательном округе Нирадзаки неизменно выражали доверие даже в те годы, когда его партия стремительно теряла престиж, и поддержку в стране. Нирадзаки делал все, что в его силах, для выполнения пожеланий избирателей, особенно в сфере благоустройства, строительства дорог, мостов.

Бывший лейтенант императорского военно-морского флота пережил после войны поразительную политическую эволюцию. Он отказался от слепого поклонения императору и идеи Великой Японии.

У него были большие связи в разных слоях общества, и к нему стекалась различная информация о том, что происходит в вооруженных силах. Ему стало известно и о попытке группы молодых офицеров совершить государственный переворот.

— Но дело состояло в том, что выступления Нирадзаки, даже когда он располагал доказательствами, — говорил Годзаэмон Эдогава, — ни к чему не приводили. Особенно его удручала меняющаяся обстановка в стране. Люди свыклись с существованием вооруженных сил, многие стали считать, что армия и в самом деле необходима.

История с попыткой военного переворота, — продолжал адвокат, — обернулась в результате против самого Нирадзаки. Его информатор, арестованный и запуганный армейской контрразведкой, показал, что обманул депутата, сообщил ему заведомо ложные сведения. Это сильно подействовало на Нирадзаки. Он просто заболел.

Инспектор Акидзуки, поначалу считавший разговор с Эдогава просто неформальным допросом свидетеля, понемногу проникался сочувствием к покойному Нирадзаки, сохранившему в насквозь коррумпированном мире политики какие-то идеалы. Акидзуки ознакомился с финансовыми делами депутата: тот жил, строго укладываясь в рамки получаемого им в парламенте вознаграждения.

— А что, не готовил ли Нирадзаки-сан какое-то новое разоблачение?

И вот здесь Акидзуки почувствовал странную заминку в рассказе Эдогава.

На этот вопрос адвокат, уведя разговор в сторону, так и не ответил. Рассказав еще два-три малозначительных эпизода из жизни Нирадзаки, Эдогава предложил инспектору еще полюбоваться на маски Но.

— Каждую минуту маски приобретают новое выражение. Если у маски есть душа, она живет, но если души нет, она покрывается пылью и грязью, — говорил Эдогава. — Каждый раз, когда я рассматриваю их, мне кажется, что это совсем новые маски и я никогда не видел их прежде. Сейчас маски для Но изготавливаются поточным методом, на станках, и в них нет души.

Эдогава умолк. Он выбрал маску, изображающую лицо женщины, — гладкая кремово-белая краска поверх хиноки, белой древесины японского кедра.

— Она мне очень нравится. Когда я закончил ее, то был очень доволен. Я вырезал ее в очень плохом настроении, и работа вылечила меня. Маска радует, как собственный ребенок.

Акидзуки простился с адвокатом. Маски, которые вначале так понравились ему, потеряли вдруг свое очарование.

Инспектор уже стоял в дверях, когда Эдогава остановил его.

— Подождите минуту, Акидзуки-сан.

Он скрылся во второй комнате, где Акидзуки не был. Послышался лязг ключей, и Эдогава вышел в переднюю с небольшим конвертом.

— Посмотрите эти материалы. Мой друг Нирадзаки не так давно очень заинтересовался ими. Если у вас возникнут вопросы, звоните, — Эдогава захлопнул дверь.

В конверте инспектор Акидзуки обнаружил ксерокопию некоего документа, повествующего об уничтожении после войны запасов химического оружия бывшей императорской армии.

Подполковник Гейтс растерянно разглядывал пустой бумажник: на том конце провода сотрудница токийского представительства авиакомпании «Пан-Американ» терпеливо ждала, пока забывчивый пассажир отыщет свой билет, чтобы она могла занести его в списки. Но билет не находился. Гейтс извинился и повесил трубку. Он методично просмотрел все вещи в чемодане и в стенном шкафу и убедился: билет пропал, а вместе с ним и все дорожные чеки — возить с собой большие суммы наличными он не любил.

Он всегда поступал так, как его научили в консульском управлении государственного департамента — в комнате 6811, где давали следующие советы: чеки брать на небольшие суммы — в пределах сорока долларов. В случае кражи банк сразу аннулирует их. Сделать фотокопии паспорта, кредитных карточек и чеков. Иметь две паспортные фотографии — ближайшее американское консульство выдаст дубликат, что обойдется всего в сорок два доллара. Гейтс застраховал багаж на три тысячи долларов, уплатив по восемь долларов за тысячу, и имел перечень украденных у него чеков. Финансовая сторона дела его мало беспокоила. По телексному запросу его банк переведет в Японию нужную сумму. Его тревожило другое: когда и как его сумели обворовать? Чеки, билет и паспорт были спрятаны в потайной карман пиджака, который он снимал только у себя в номере. Страх, развеявшийся утром, вновь охватил его. Гейтс вызвал такси и отправился в американское посольство. Там он попросил консульского чиновника связаться с полицией по поводу кражи, а военно-морского атташе попросил отправить его домой на американском военном самолете.

Вечером его отвезли на посольской машине на один американский военный объект в Токио. Оттуда на вертолете отправили на военно-воздушную базу в Ацуги. Гейтс почувствовал себя спокойно только в окружении рослых ребят в форме американской армии. Даже вольнонаемные японские служащие казались ему подозрительными.

Дела Лонга обстояли неважно. Уколы чередовались с приемом невообразимого количества лекарств, за соблюдением предписаний врача строго следили домашние, и адмиралу не удавалось, как обычно, выплевывать таблетки в раковину. Вставать, впрочем, ему тоже запретили. Единственное послабление, которое сделал доктор, не выдержав умоляющего взгляда Лонга, заключалось в том, что на два часа в день разрешил давать адмиралу его бумаги.

Адмирал Лонг не избежал общей участи отставных военных, которые спешили предать гласности свою военную биографию, и взялся за мемуары.

«До Второй мировой войны. — писал Аонг, — наша страна предавалась коварной форме самообмана, именуемого “изоляционизмом”. Мы не можем гордиться нашим изоляционистским периодом; изоляционизм был явным предлогом для того, чтобы обогатиться, избежав ответственности; он был доктриной явно недостойной…»

Но и последующая военная политика США подвергалась Лонгом критике. Концепцию, лежащую в основе этой политики, Лонг называл птолемеевской, докоперниковской (определения, явно позаимствованные у кого-то). «Согласно ей, — продолжал Лонг, — Соединенные Штаты представляли собой центр космоса, вокруг которого двигались по орбите другие государства…»

Ничего более ошибочного нельзя было придумать, размышлял Лонг. Союзники терпели высокомерие США только до тех пор, пока нуждались в американской помощи. Взять ту же Японию.

При мысли о Японии адмирал Лонг сделал неловкое движение, и его тело пронзила боль. Японцы получили у Соединенных Штатов все, что могли, а теперь норовят дать им коленом под зад. Япония в ближайшем будущем превратится в военного соперника США, и в Вашингтоне даже не поймут, как это случилось.

Премьер-министр был за океаном, и газеты пестрели фотографиями главы японского правительства чуть не в обнимку с президентом США. Судя по тону телевизионных комментаторов, переговоры шли успешно; не в последнюю очередь из-за потопления «Никко-мару» американцы смягчили тон своих требований.

Кадзуо Яманэ ходил сумрачный. Токийские лидеры предали память его отца и двух других погибших рыбаков; в Вашингтоне совершалась полюбовная сделка — американцы отказались от нескольких неприятных для японской делегации пунктов повестки дня, японцы — от требования наказать виновных.

Правительство США официально уведомило Токио, что опубликует доклад о результатах расследования инцидента еще до окончания визита премьер-министра в Вашингтон. Расследование вел один из старших офицеров штаба ВМС США в зоне Тихого океана.