Но, когда он ее толкнул и шагнул наружу, вместо резкого холодного воздуха, как он ожидал, Гутвульф почувствовал горячий ветер и жар огня на коже. Незнакомые голоса, испуганные и наполненные болью, бормотали что-то непонятное.

Матерь Божья! Неужели Хейхолт загорелся!

Гутвульф шагнул назад, но не смог найти дверь, его пальцы скребли по камню, становившемуся все горячее под его руками. Бормотание медленно превращалось в говор множества взволнованных голосов, тихих и одновременно пронзительных, подобных жужжанию потревоженного улья. Вскоре его ноги заскользили по сырой земле общего двора, но одновременно каблуки стучали по гладким плиткам. Невидимый замок подхватило какое-то жуткое течение, он горел и содрогался, а потом вдруг становился холодным и прочным, и все это в полной тишине, его обитатели спали, не ведая о том, что в нем творилось.

Сон и реальность, казалось, полностью слились воедино, собственный мрак Гутвульфа наполняли призраки, которые что-то шептали, мешая ему считать, однако он продолжал идти вперед, полный мрачной решимости, что провела его через множество страшных кампаний, когда он служил капитаном в армии Элиаса. Гутвульф медленно шел в сторону Среднего двора и, наконец, остановился ненадолго отдохнуть около – по его подсчетам – места, где прежде находилось жилище замкового доктора. Он уловил кислый запах обгоревших бревен, вытянул перед собой руку и почувствовал, как от его прикосновения что-то рассыпалось, превратившись в гнилую пыль. Гутвульф рассеянно подумал про пожар, убивший Моргенеса и еще нескольких человек. И вдруг, словно в ответ на воспоминания, его окружило трескучее пламя. Оно не могло быть иллюзией – Гутвульф чувствовал смертоносный жар, точно могучий кулак, преграждавший ему дорогу, куда бы он ни поворачивал. Он начал задыхаться и в отчаянии закричал. Он в ловушке, в ловушке! И сгорит заживо!

«Руакха, руакха Асу’а!» – звучали призрачные голоса из-за стены огня. Присутствие серого меча уже проникло внутрь него, оно было везде. Гутвульфу казалось, что он слышит дикое пение Скорби и более тихие голоса его противоестественных братьев. Три меча. Три дьявольских меча. Они знали его.

Он услышал шорох, будто от множества крыльев, и вдруг почувствовал, что перед ним появился проход, пустое пространство в стене пламени – дверь, в которую вливался прохладный воздух. У него не было другой дороги, поэтому он накинул на голову плащ и неуверенно шагнул в коридор, где царили тихие, холодные тени.

Саймон, прищурившись, посмотрел на звезды, которые парили в ночном небе. Ему становилось все труднее сражаться со сном. Уставшие глаза обратились к самому яркому созвездию, неровному кругу огоньков, паривших, казалось, всего на расстоянии ладони над разрушенным, похожим на скорлупу разбитого яйца, краем купола.

Вон там… Это ведь Вращающееся колесо? Созвездие действительно имело необычные овальные очертания – как будто небо, на котором висели звезды, вытянулось и обрело незнакомую форму – но если это не Вращающееся колесо, тогда что еще может сиять на такой высоте в середине осени? Заяц? У Зайца есть маленькая шишковатая звезда – Хвост. К тому же Заяц совсем не такое большое созвездие.

Острый коготь ветра пробрался в полуразрушенное здание. Джелой назвала зал, в котором Саймон находился, Обсерваторией, и он решил, что это еще одна ее сдержанная шутка. Только прошедшие долгие века сумели открыть белый каменный купол небу, а потому Саймон был уверен, что здесь не могла размещаться обсерватория. Даже загадочным ситхи не дано наблюдать за звездами сквозь потолок из прочного камня.

Ветер снова ворвался внутрь, на сей раз более пронзительный, и принес с собой облако снежинок. И хотя Саймон дрожал, он обрадовался: холод немного прогнал сон. Он не мог позволить себе уснуть – только не в эту ночь из всех ночей.

Итак, я стал мужчиной, – подумал он. – Ну, почти. Я почти мужчина.

Саймон задрал рукав рубашки, посмотрел на руку, попытался напрячь мускулы и нахмурился – результат ему совсем не понравился. Тогда он провел пальцами по волоскам на предплечье и нащупал жесткие шрамы в местах, где прежде были не слишком глубокие раны: следы черных когтей гюне, многочисленные порезы и царапины, которые он получил, когда поскользнулся и ударился о камень на склоне Сиккихока. Неужели ты становишься взрослым, когда у тебя появляются шрамы? Он считал, что раны учат и наделяют опытом, – но какие уроки он мог извлечь из того, что происходило с ним за последний год?

Не допускай гибели друзей, – мрачно подумал Саймон. – Это во-первых. Не болтайся по миру, где тебя могут преследовать чудовища и безумцы. Не заводи врагов.

Но это лишь слова, которые люди с удовольствием повторяют, снова и снова. Никакие решения не бывают легкими, хотя именно такими кажутся в проповедях отца Дреосана, где людям всегда предоставлен понятный выбор между Путем Зла и Путем Эйдона. Последний опыт Саймона говорил, что их приходится принимать, рассматривая одну неприятную возможность или другую, и все они имеют лишь слабое отношение к добру или злу.

Ветер, проникавший внутрь сквозь дыру в куполе, стал еще пронзительнее, и Саймон так замерз, что у него начали стучать зубы. Несмотря на красоту замысловатых стен, которые испускали жемчужное сияние, Саймону это место не нравилось. Углы казались какими-то странными, а пропорции явно должны были радовать чуждые глаза. Как и другие творения бессмертных архитекторов, Обсерватория полностью принадлежала ситхи, и смертные никогда не будут чувствовать себя здесь уютно.

Саймон нервничал, принялся ходить взад и вперед, ветер заглушал тихое эхо его шагов. Он решил, что одной из интересных деталей большого круглого зала были каменные полы, от которых ситхи давно отказались. Он пошевелил пальцами в сапоге, вспоминая теплые, заросшие травой луга Джао э-Тинукай’и. Он разгуливал всюду босиком, ведь там всегда царило лето. Саймон обхватил себя руками, пытаясь хоть как-то согреться.

Пол Обсерватории был выложен изысканно обработанными и подогнанными друг к другу плитками, но цилиндрическая стена казалась единым целым и, возможно, являлась частью самой Скалы Прощания. Саймон задумался: другие строения здесь также не имели заметных швов и соединений. Если ситхи вырубали самые разные строения, стоявшие на земле, из скалистых костей горы и таким же образом использовали Сесуад’ру – казалось, будто весь камень пронизан тоннелями, – как они узнавали, что пора остановиться? Неужели не боялись проделать лишнюю дыру, и тогда камень просто развалился бы на части? Эти вопросы завораживали Саймона не меньше любой другой магии ситхи, которую он видел и о которой слышал, недоступной смертным, – например, знание о том, когда следует прекратить работу.

Я хочу забраться наверх. Хочу взглянуть на луну.

Саймон прошел по гладкому каменному полу к одной из длинных винтовых лестниц, которая поднималась вверх, охватывая спиралью комнаты, и начал подниматься, считая шаги. Он уже делал так несколько раз в течение этой долгой ночи. На сотой ступеньке он сел. Алмазное сияние выбранной им звезды, раньше находившейся на полпути вдоль неглубокой зазубрины в разрушенном куполе, когда он приходил сюда в прошлый раз, теперь озаряло ее край. Скоро она скроется из вида за остатками купола.

Хорошо. Значит, какое-то время все-таки прошло. Ночь была длинной, а звезды безумно странными, но, по крайней мере, время продолжало свой бег.

Саймон встал на ноги и, легко преодолевая ступеньки, продолжил подниматься по лестнице, и хотя у него немного кружилась голова, он не сомневался, что долгий сон вернет все на свои места. Саймон добрался до верхней площадки, похожей на каменный воротник, который поддерживали колонны, прежде шедшей вдоль всего здания. Она давно разрушилась, и большая часть обломков упала вниз, остался лишь небольшой кусок пола, соединенный с лестницей. Верхняя часть высокой внешней стены находилась как раз над головой Саймона. Он сделал несколько осторожных шагов вдоль площадки к месту, где дыра в куполе сползла вниз и оказалась почти прямо над его макушкой. Саймон нашел надежную опору для пальцев, подтянулся наверх, спустил одну ногу со стены, и она повисла в пустоте.