Впрочем, здесь не было лучников и вообще никаких неприятельских армий. Кванитупул, по крайней мере временно освободившийся от жестокой хватки холода и вернувшийся к привычной торговой жизни, обращал на Изгримнура внимание не больше, чем на тысячи горожан и гостей, которые оккупировали его потрепанное тело, совсем как безумное количество занятых своими делами блох. Бывший хозяин Элвритсхолла волей обстоятельств оказался в ловушке гораздо более безжалостного врага, чем люди, и неважно, сколько их и как хорошо они вооружены.

Изгримнур со вздохом выпрямился и посмотрел на Камариса, который сидел, прислонившись к дальней стене, и занимался тем, что распутывал и снова завязывал веревку. Старик, когда-то величайший рыцарь Светлого Арда, поднял голову, и на его лице появилась слабая улыбка умственно отсталого ребенка. Несмотря на седину и возраст, у него все еще были прекрасные зубы и сила, какой могли позавидовать юные задиры, проводившие время в тавернах.

Но недели постоянных усилий со стороны Изгримнура не прогнали с лица Камариса улыбку, которая приводила герцога в ужас. Что бы ни являлось причиной: колдовство, ранение в голову или просто возраст, – все его попытки приводили к одному и тому же результату: Камарис его не узнавал, не помнил своего прошлого и даже настоящего имени. Если бы Изгримнур не знал его так хорошо раньше, он бы начал сомневаться в своей собственной памяти и чувствах, однако герцог видел великого рыцаря короля Джона в разные времена года, в разном свете, в хорошие дни и плохие. Возможно, старик и забыл себя, но Изгримнур не сомневался, что не ошибся.

И все же как поступить? Ему требовалось помочь, и неважно, окончательно он сошел с ума или нет. Самое очевидное решение – отвезти старика к тем, кто его вспомнит и будет почитать. Даже если мир, в создании которого Камарис участвовал, начал разваливаться на части, если Элиас разрушил мечту его друга и господина, короля Джона, Камарис заслужил провести свои последние годы в месте намного лучше грязного болота, где он находился сейчас. Кроме того, если кому-то из людей принца Джошуа удалось остаться в живых, они должны узнать, что Камарис не умер. Старый рыцарь может стать могучим символом надежды и лучших дней – а Изгримнур, умный политик, хотя он и отказывался это признать, прекрасно знал цену символам.

Но даже если Джошуа или кому-то из его воинов посчастливилось остаться в живых и они перегруппировали свои силы к северу отсюда – по крайней мере, так говорили на рынке Кванитупула, – как они с Камарисом смогут до них добраться через Наббан, полный врагов? В любом случае разве он имеет право покинуть постоялый двор? Отец Диниван, умирая, велел Изгримнуру привести сюда Мириамель. Герцог не сумел ее найти перед тем, как ему пришлось бежать из Санцеллана Эйдонитиса, но, вполне возможно, принцесса уже знает про это место – ей сказал о нем сам Диниван! Что, если она придет сюда, одна, без друзей, и обнаружит, что Изгримнур уехал? Не мог он так рисковать. Он сказал себе, что должен сделать все, что в его силах, чтобы ей помочь, – и не важно, жив принц или нет.

Изгримнур рассчитывал, что Тиамак, который каким-то непонятным образом являлся другом Динивана, что-то знал о местонахождении Мириамель, но надежда быстро умерла. После бесконечных расспросов маленький смуглый мужчина признался, что сюда его также отправил Диниван, но не стал ничего объяснять. На Тиамака известие о смерти Динивана и Моргенеса произвело сильное впечатление, и пользы от него для Изгримнура не было никакой. На самом деле, герцогу он казался довольно замкнутым. И хотя не вызывало сомнений, что нога болотного жителя причиняла ему страдания, он сказал, что его укусил кокиндрил, – Изгримнур считал, что Тиамак мог бы больше помогать ему разобраться с многочисленными загадками, мучившими обоих. И главная из них – какую цель преследовал Диниван. Но складывалось впечатление, что Тиамаку гораздо больше нравилось сидеть с мрачным видом в своей комнате – за которую платил Изгримнур! – или проводить долгие часы за столом, что-то записывая, или, хромая, прогуливаться по деревянным мосткам Кванитупула, чем он, похоже, сейчас и занимался.

Изгримнур собрался что-нибудь сказать молчавшему Камарису, когда в дверь постучали, потом она со скрипом открылась, и Изгримнур увидел хозяйку заведения Чаристру.

– Еда, которую вы заказали, – заявила она таким тоном, будто принесла серьезную личную жертву, а вовсе не брала с Изгримнура непристойно огромные деньги за постель и еду. – Прекрасный суп из фасоли и хлеб. Замечательный суп. – Она поставила кастрюльку на низкий столик и с грохотом добавила к ней три миски. – Я не понимаю, почему вы не можете спуститься вниз и есть с остальными. – Она имела в виду двух купцов враннов, торговавших перьями, а также бродячего ювелира из Наракси, искавшего работу.

– Потому что я плачу`, чтобы этого не делать, – проворчал Изгримнур.

– А где болотный житель? – Чаристра принялась разливать, судя по всему, давно остывший суп.

– Я не знаю и не думаю, что тебя это касается, – сердито ответил он. – Я видел, как ты уезжала с другом сегодня утром.

– На рынок. – Она фыркнула. – Я не могу пользоваться своей лодкой, потому что он… – из-за того, что руки у нее были заняты, она кивком показала на Камариса, – так ее и не починил.

– И я ему не позволю из-за его высокого звания. Кстати, за это я тоже тебе плачу. – Изгримнур почувствовал, как растет у него внутри раздражение. Чаристра постоянно проверяла границы благородства и хорошего воспитания герцога. – У тебя слишком длинный язык, женщина. Интересно, что ты рассказываешь своим товаркам на рынке про меня и других необычных гостей твоего постоялого двора?

Она бросила на него испуганный взгляд.

– Ничего, можете мне верить.

– Для тебя будет лучше, если ты не врешь. Я тебе заплатил, чтобы ты молчала про… моего друга. – Он посмотрел на Камариса, который с радостным видом поглощал суп. – Но если ты решила, что можешь взять мои деньги и болтать о нас самые разные глупости, запомни: как только мне станет известно, что ты распускаешь слухи про меня или мои дела… Я заставлю тебя очень сильно пожалеть. – Его глубокий, сильный голос прозвучал точно удар грома.

Чаристра в тревоге отступила на шаг назад.

– Не сомневайтесь, я никому ничего не говорила! И у вас нет причин мне угрожать, господин! Ни одной! Так нельзя! – Она направилась к двери, размахивая поварешкой с такой яростью, будто отбивалась от врагов. – Я обещала ничего не говорить и не буду. Любой вам скажет, что Чаристра держит свое слово! – Она быстро изобразила на груди знак Дерева, затем выскользнула в коридор, оставив на полу капли супа.

– Ха! – фыркнул Изгримнур и посмотрел на покрытую рябью серую субстанцию в миске. Да уж, отдавать деньги за ее молчание – все равно что платить солнцу, чтобы оно не светило. Он швыряется ими, как будто это вода Вранна; очень скоро они закончатся, и что делать тогда? Изгримнура невероятно злили подобные мысли. – Ха! – снова сказал он. – Будь я проклят.

Камарис вытер подбородок и улыбнулся, глядя в пустоту.

Саймон прислонился к высокому камню и посмотрел вниз. Бледное солнце стояло почти у него над головой и, пробиваясь сквозь траву и кусты, пятнало бликами склон холма.

– Нашел! – крикнул он через плечо, снова прислонился к гладкому от ударов ветра столбу и стал ждать.

Белый камень еще не расстался с утренней прохладой и был даже холоднее окружавшего его воздуха. Через мгновение Саймон почувствовал, что все его кости превращаются в лед, отошел в сторону и повернулся, чтобы посмотреть на край холма. Вертикальные камни окружали вершину Сесуад’ры, точно зубцы королевской короны. Несколько древних колонн упало, но большинство остались стоять, высокие и прямые, продолжавшие исполнять свой долг, несмотря на прошедшие неисчислимые века.