Клара взглянула на Ульоа, затем на Кардону, а потом ее взгляд вернулся к гротескной фигурке. Та, казалось, безучастно насмехалась над ними.

– Смахивает на сувениры, которые нам впаривали в Тулуме или на Плайя-дель-Кармен, уже не помню. Когда мы ездили на Ривьера-Майя, – сказала Кардона, которая пару лет назад провела отпуск в Мексике.

Клара Мухика кивнула, не отрывая взгляда от этого необычного артефакта, внушавшего ей беспокойство.

– Смотри, – она показала Кардоне, – он, наверное, висел на этом шнурке. Напоминает подвеску.

– Довольно уродливую подвеску. – Кардона поморщилась.

Клара усмехнулась.

– Да уж, не шибко красив этот зеленый карлик, – сказала она, изучая со всех сторон фигурку. – Надо бы выяснить, что это за материал… на изумруд не похоже. Зеленый цвет… оливин? Нужно показать эксперту.

Наконец Клара отложила статуэтку, и они с Кардоной продолжили разворачивать саван. Больше сюрпризов не было. Судя по всему, крошечное тело при жизни весило килограмма два, сохранилось немало фрагментов мягких тканей, сухих и потрескавшихся, будто выделанная кожа.

– Видишь? – показала Кардона. – Тело почти мумифицировано.

– Да, и это наводит на мысль…

– Что где-то рядом находился источник тепла, так? – предположила Кардона.

– Возможно. Но я имела в виду другое. Младенец либо родился мертвым, либо умер сразу после рождения.

– Почему это?

– Потому что тела новорожденных ведут себя иначе, они разлагаются не совсем так, как организмы взрослых. У них еще нет микрофлоры, которая ускоряет разложение. А потому тело, в которое никогда не поступало пищи, обычно мумифицируется, если находится в сравнительно сухом помещении.

– Понятно. – Кардона постаралась скрыть досаду от того, что сама не сообразила.

– Разумеется, причина может быть и в источнике тепла, как ты и сказала. Не исключено, что рядом со стеной, в нише которой лежало тело, находится труба или отопительный котел. Но я ничего такого в том подвале не заметила. – Она помолчала, глядя на тело. И прошептала: – Бедный малыш.

У Клары Мухики, которой исполнилось сорок восемь лет, детей не было. Проблемы начались еще в молодости, ее дважды оперировали, но безрезультатно. В конце концов она решила, что счастлива и без детей, хватит ей мужа и трех его сумасшедших племянниц. К тому же материнский инстинкт особо не напоминал ей о себе, за исключением того дня, когда она осознала, что не сможет иметь детей. Но этим вечером, стоя у стола для вскрытий, на котором лежали детские кости и загадочная зеленая статуэтка, она ощущала острую жалость и к этому крошечному скелету, и к себе.

В учебниках истории пишут, что гражданская война в Испании продлилась три года. Для Ханы она началась в тот момент на пляже в Суансесе, когда всех смело, точно песчаной бурей, и закончилась в апреле 1939 года. Не стоит верить тому, что написано на бумаге – за обрывками правды там часто скрывается ложь. То, что написано в учебниках, не всегда точно. Ведь именно оттенки и детали придают событиям масштаб и реалистичность. То были смутные времена, которые тяжело вспоминать.

Оденься потеплее: на дворе раннее и холодное утро октября 1936 года. Война идет уже три месяца.

– Возьми только одеяла и пару буханок кукурузного хлеба, а остальное брось, – торопливо говорит мужчина жене. Видно, что он на взводе.

– Сейчас, – отвечает та, не глядя на него.

Она озирается, останавливает взгляд на груде одежды, которую прижимает к груди, откладывает ее, судорожно собирает одеяла и хлеб, как велел муж. Набивая огромную холщовую торбу, женщина громко, но спокойно говорит старшему сыну:

– Давид, надень на Антонио пальто, пора уходить.

Давиду двенадцать, глаза у него карие, в прожилках, точно сухие дубовые листья, он худой, но сложен ладно, в мальчике уже прорывается сильный и решительный характер. Он запихивает младшего Антонио в пальтишко, круглолицему малышу три с половиной, в нем все еще явственны младенческие черты, в зеленых с медовыми крапинками глазах читается абсолютная невинность. И страх – вот уже которую неделю.

Хана и Клара уже готовы. Они тепло одеты. Но там, наверху, никакая одежда не спасет, там ледяной ветер и сырость, там трудно дышать.

Кларе десять, она до того бледна, что выглядит почти болезненно. Глаза у нее прозрачно-серые, и когда она подолгу задерживает на чем-то взгляд, всем становится не по себе. Она очень миловидна, даже красива. Отец любит повторять, что Клара прямо фарфоровая куколка – такая же белая, хрупкая, нежная. Каштановые волосы у нее вьются, как и у Ханы, в остальном совершенно на нее не похожей – та очень живая, излучающая тепло.

Девочки терпеливо ждут, сидя на краешке большой кровати, которую делят с братьями. Кровать стоит напротив двери в родительскую спальню. Домик у них крохотный – две комнатушки, коридор-обрубок, ведущий в кухню, и пристройка-курятник, служащая также уборной. Дом стоит неподалеку от Астурийской цинковой фабрики, где работает Бенигно, вокруг растут высокие платаны, которые напоминают стражников, несущих караул.

– Боишься? – спрашивает Клара у младшей сестры.

– Не-а. С чего ты взяла? – отвечает Хана, уткнувшись взглядом в свои ботинки.

– Ты молчишь.

– Ты тоже.

– Но ведь это ты у нас болтушка, рта не закрываешь целыми днями. Я не боюсь. Ничуточки. Совсем-совсем.

– Правда? – Хана поднимает на сестру взгляд.

– Конечно. Ничего плохого не случится. Знаешь почему?

– Нет. Почему?

– Потому что мы все вместе. Самое важное – наша семья, чтобы мы были все вместе. А еще ты можешь не волноваться, потому что я о тебе позабочусь. Я же старшая. – Клара выпрямляется и вытягивает шею, чтобы казаться выше.

– Старший Давид. – Хана улыбается.

– Мальчишки ничего не понимают. Мне почти столько же, сколько ему. Я скоро стану женщиной. – Клара делает паузу. – Я всегда буду заботиться о тебе, так что не бойся. Как Папа Лис.

Она обнимает сестру, а та снова утыкается взглядом в ботинки и, морща лоб, бормочет:

– Папа Лис?

– Конечно, глупенькая. Ты что, не знаешь, что Папа Лис всегда присматривает за лисятами, пока мама ищет еду?

– Врушка. Это Мама Лисица так делает, пока Папа Лис работает. Как наш папа.

– А вот и нет. Это Папа Лис. Он сидит с детенышами. Мне так бабуля говорила. Самца можно узнать по ушам, у лисьих пап они как у летучих мышей, – объясняет Клара и смешит Хану, корча рожицу, изображая летучую мышь.

– Готовы? – Бенигно прерывает их. Но ответа он не ждет. – Так давайте, вперед.

И вот в кромешной тьме, еще не рассвело, семья карабкается в гору, которая, подобно матери, ждет их, чтобы укрыть в своем лоне, заключить в объятия и убаюкать тихой мелодией ветра.

– Руки вверх! Стоять! – раздается сзади мужской голос.

Бенигно оборачивается, голос ему знаком. Он пытается разглядеть в сумерках лицо человека.

– Браулио! Твою мать, как же ты меня напугал. В следующий раз хоть покажись сначала. В чем дело?

– Да не волнуйся ты, приятель. Я еще вчера собирался с тобой потолковать, но совсем позабыл из-за Хуаны.

– Точно, поздравляю вас. Кармен мне рассказала, что ребенок родился здоровым. Я не успел к вам заглянуть, сам знаешь, работа. Так, а в чем дело?

– Мы прокладываем путь в горах, протаптываем тропу по краю склона. Чтобы с воздуха ее не было видно. Поэтому я и пришел, хотел сказать, чтобы вы с детьми шли другой тропой, она к тому же полегче будет, Лучо вам покажет.

– А остальные? Они пойдут тоже по ней или прежней дорогой? Еще есть тропа в районе Кастру, но та подлиннее.

– Мы собираемся менять тропы каждый день. Молодежь сегодня поднимается по южной стороне, мы – со стороны крепостной стены, а семья Касете там, где ходят коровы. Моя Хуана уже наверху.

Бенигно кивает:

– Ну ладно, идем.

Он готов следовать за соседом, довериться ему, потому что у них одна общая цель – выжить.