– Сестра Мерседес, боюсь, на данный момент это совершенно секретная информация и я не могу сказать вам, откуда взялся этот предмет.

– А раньше вы мне все рассказывали.

– То были преступления, связанные с культурными объектами, сестра, а сейчас речь идет об убийстве. – Сабадель даже вспотел, подыскивая правильные слова, чтобы уломать монахиню. – Мы помним ваш неоценимый вклад в возвращение Кодекса, – сказал он, ссылаясь на одно из недавних расследований, – и мы не хотели бы лишний раз нарушать ваше уединение. Мы лишь хотели спросить, не знаете ли вы о связи этой фигурки с Кантабрией или хотя бы с Испанией.

Сестра Мерседес улыбнулась, но взгляд ее остался настороженным.

– Я не хочу проблем для нашего монастыря, сеньор Сабадель, а это дело кажется серьезным, раз вы прибыли такой представительной компанией, дабы побеседовать о такой, по сути, малости.

Несколько секунд все пребывали в молчании. Сабадель прищелкнул языком и заговорил с вымученной деликатностью:

– Я должен пояснить, что сеньор Гордон прибыл сюда по личному вопросу, связанному с этим делом. Как бы то ни было, мы не хотим вас беспокоить, как я уже сказал…

– Нет, сын мой, вовсе вы нас не беспокоите, – прервала его сестра Мерседес, глядя на Оливера. – Личное дело, вы говорите… Ну хорошо, значит, фигурку нашли на вилле “Марина”.

– Что?.. Простите, сестра, как… как вы это узнали? – ошеломленно спросил Сабадель.

Оливер и Редондо потрясенно молчали. Мать-настоятельница не спешила с ответом, явно наслаждаясь.

– Боюсь, в газетах уже написали все то, что вы, сеньор Сабадель, стараетесь охранять как совершенно секретную информацию.

– В газетах? Но у вас ведь нет… я имею в виду, вы ведь закрытый орден.

– Закрытый. Но затворничество – не самоцель, а средство для сохранения нашего уклада. Мы не пропускаем мимо ушей то, что происходит снаружи, пусть и не участвуем в этом. Затворничество, сеньор Сабадель, это не тюрьма. Мы покидаем эти стены, чтобы голосовать на выборах, проходим профессиональные курсы… у нас даже есть молитвенный дом за пределами монастыря – для тех, кому нужно провести несколько дней в уединении и тишине.

Сестра Мерседес сделала паузу, и хотя она сидела прямо напротив посетителей, казалось, обращается она к ним откуда-то сверху.

– Мне, например, хоть я и чувствую себя неплохо, в мои девяносто с лишним приходится покидать эти стены, чтобы посетить докторов. Вот и накануне пришлось отлучиться. – Она помолчала и пояснила: – Артроз.

– Вот как, надеюсь, вам лучше… – начал было Сабадель, но настоятельница остановила его пренебрежительным взмахом руки и привстала, словно демонстрируя, что она в прекрасной форме.

– Ревматолог хорошо обо мне заботится, а в приемной у него полно всякой прессы, вот в одной из газет и оказалось фото этого юноши, – взгляд на Оливера, – в дверях его дома, где, как там было написано, обнаружили детский скелет.

Сабадель и Редондо ошеломленно молчали. Оливер с сомнением посмотрел на полицейских, он-то помнил толпы журналистов и фотографов, осаждавших последние пару дней виллу. Сестра Пилар не сводила влюбленного взгляда с настоятельницы и улыбалась. Голос подал Сабадель:

– И вы догадались…

– Любой бы догадался, сын мой.

– Тогда прошу вас быть благоразумной.

– De nihilo, nihil, – ответила старушка и тут же сама перевела, лукаво улыбнувшись: – Из ничего ничто и получается.

Лейтенанта Редондо начинало раздражать, что настоятельница подтрунивает над ними, будто они какие-то школьники. Она решила взять беседу в свои руки, раз уж от Сабаделя нет толку.

– Сестра Мерседес, мы не намерены злоупотреблять вашей любезностью, у вас наверняка хватает забот, – она указала на огромное полотно, над которым трудилась монахиня. – Мы лишь хотим узнать, есть ли связь между мезоамериканским божеством с каким-то местом здесь или вообще в Кантабрии. Вы обладаете обширными познаниями в культуре, искусстве и истории этих краев.

– Это единственная мастерская в Кантабрии, которая занимается реставрацией произведений искусства, – ответила настоятельница, пристально глядя на Редондо. Даже если разноцветные глаза лейтенанта и привлекли внимание монахини, виду она не подала. – Я уже более пятидесяти лет изучаю живопись, скульптуру и историю искусства Кантабрии. Уверяю вас, если бы я ранее наткнулась на подобного божка со змеями во рту, я бы точно такое не забыла. У христиан и мусульман змей ассоциируется с дьяволом, это вам наверняка известно. В других же религиях – например, в индуизме – бог Шива предстает в виде змея, обычно в образе кобры… но я никогда не видела божества со змеями во рту. – Сестра Мерседес примолкла, перевела дыхание и взглянула на Сабаделя: – Мне жаль, но в этом случае, боюсь, я не смогу вам помочь.

У того на лице читалось явное разочарование. Они вернулись в ту же точку, откуда начинали. Придется наведаться в Музей доисторической эпохи и археологии в Сантандере, чтобы узнать, не обнаружат ли там связь Тлалока с Суансесом.

Лейтенант Редондо снова заговорила:

– Что ж, сестра Мерседес, нам остается лишь уйти. Тем не менее спасибо вам за мгновенный отклик и готовность помочь.

Настоятельница слегка кивнула. Валентина указала на Оливера:

– Сеньор Оливер Гордон приехал с нами не только из-за того, что дело касается и его дома, он хотел бы прояснить кое-что относительно своей семьи. Его мать, сеньора Гордон, наведывалась сюда лет десять назад, так как до двух лет ее растил ваш орден, а потом ее удочерили супруги Перейро, которые жили и работали на вилле “Марина” в Суансесе.

– Ах да, я помню ее. Лусия Перейро. Разумеется, нам она сначала представилась как Лусия Гордон, по фамилии мужа. Мы очень сожалеем о ее кончине, наверняка вы знаете, как щедра она была к монастырю. – Настоятельница посмотрела на Оливера. – Боюсь, сегодня я мало чем могу быть полезна и вам, и молодому человеку, – посетовала она. – Мы искали в архивах, но даже о вашей матери удалось установить лишь то, что в возрасте нескольких месяцев ее оставили у ворот прихода Пресвятой Богородицы, это случилось в начале 1949 года, а семейство Перейро удочерило девочку в начале пятьдесят первого, однако месяц, увы, не припомню. До тех пор мы заботились о ней как могли, в те годы нам частенько подкидывали детей, через мои руки прошло с десяток малышей.

Оливер не смог сдержаться:

– Так вы знали мою маму, когда она была маленькой?

– Да, но совсем недолго. Я ведь поступила в монастырь через несколько недель после того, как девочку подобрали мои сестры, а до этого несколько месяцев готовилась к постригу. Но и самой сеньоре Гордон я не смогла сообщить о ее происхождении ничего больше. Только то, что сейчас говорю и вам: ее оставили в монастырской вертушке, вот и вся история.

– А не было при ней никакой записки или, скажем, одежды, которая могла бы указать на ее происхождение? – продолжил расспросы Оливер.

– Боюсь, что нет, сеньор Гордон, а если и было, то все поглотило время. Уж сколько лет прошло, посудите сами… шестьдесят пять. Ваша мать поняла, что мы не можем рассказать ей ничего. В конечном счете, сын мой, родить ребенка – просто перетерпеть боль, а вырастить его – наполнить его любовью. И именно те, кто ее вырастил, были ей настоящими родителями, неважно, по крови или нет.

– Ладно, спасибо и на том. – Взгляд разочарованного Оливера застыл на полотне за спиной у настоятельницы.

Сабадель и Редондо уже прощались, произнося надлежащие слова благодарности, пусть толку от встречи и не было. Сестра Пилар изготовилась проводить их.

Оливер вдруг спросил:

– Скажите, а почему у одного человека на картине нет глаз? Простите мое любопытство, но этот персонаж буквально притягивает взгляд.

Сестра Мерседес, явно польщенная его интересом, обернулась к полотну четырнадцатого века, на котором изображалась смерть святого Франциска. Святой Франциск возносился на небеса под взглядами парящих в воздухе ангелов, а десятки монахов, рыцарей и крестьян наблюдали за этим с земли. Глаз не было у одного из рыцарей, будто их долго терли ластиком, пока не протерли краску до самого холста.