Глаза, звездами усыпающие вечность («вечность встает, полная глаз»); отсюда, может статься, желание ослепнуть: Ослепни немедля: вечности и без того достанет глаз Но лишить себя зрения – лишний способ видеть. Одержимость глазами указывает на нечто отличное от видимого.
Открытый вратам сна не сдается глаз одинокий. Окажется рядом с нашим еще один глаз чужой: немой под каменеющим веком. О глаз этот пьяный, который вокруг, как мы, блуждает здесь и подчас удивленно на нас глядит. Настигла там темноту сила глаза. Глаза и рот – так отверсты и так пусты, о Боже. Твой глаз слеп как камень. Цветок – слово слепца. Пение: голоса глаз в хоре, Ты там, где твой глаз, ты — наверху, внизу; я обращаюсь вне. In der Luft, da bleibt deine Wurzel, da, in der Luft. В воздухе пребывает твой корень, там, в воздухе. wir schaufeln ein Grab in den Lüften da liegt man nicht eng на воздухах мы роем могилу, там лежать не так тесно. draussen bei den andern Welten. …hinaus in Unland und Unzeit… …вне, в непространство и невремя (невовремя)… Weiss, was sich uns regt ohne Gewicht, was wir tauschen. Weiss und Leicht: lass es wandern. Белое, что мельтешит для нас, невесомое, что мы меняем. Белое, Легкое — скитается пусть. Соотнесенность с внешним, никогда еще не данная, – попытка движения или продвижения, отношение без привязанностей и корней, – не только указана этой пустой трансцендентностью пустых глаз, но и напрямую утверждена Паулем Целаном в прозаических фрагментах как ее возможность: говорить с вещами. «Мы, когда говорим так с вещами, не переставая вопрошать их о том, откуда они приходят и куда идут, вопрос всегда открытый, с которым не покончить, указующий на Открытое, пустое, свободное – туда, где мы оказываемся далеко вовне. Такое место ищет и стихотворение». Это внешнее, а оно – отнюдь не природа, по крайней мере не та, которую поминал еще Гёльдерлин, даже если и ассоциируется с пространством, с мирами, планетами и звездами, с неким космическим, подчас ослепительным, знаком, внешнее далекости, все еще любезного далёко, добирается до нас упрямо возвращающимися словами (выбранными, может статься, притяжением нашего прочтения), – Schnee, Ferne, Nacht, Asche, – возвращающимися словно для того, чтобы уверить нас в соотнесенности с реальностью или рассыпчатой, мягкой, легкой, может быть, даже радушной материей, но подобное впечатление тут же смещается в сторону бесплодности камня (слово это почти всегда под рукой), мела, известняка, гравия (Kalk, Kiesel, Kreide), а дальше и снега, чья стерильная белизна – белое все белей и белей (кристалл, кристалл), без усиления или наращивания: белое, лежащее в основе того, что основы не имеет: Flügelnacht, weither gekommen und nun für immer gespannt über Kreide und Kalk. Kiesel, abgrundhin rollend. Schnee. Und mehr noch des Weissen. Augen, weltblind, im Sterbegeklüft: Ich komm, Hartwuchs im Herzen. Ich komm. die Welt, ein Tausendkristall Мир, тысячекристальность Atemkristall Кристалл дыхания Das Schneebett unter uns beiden, das Schneebett Kristall um Kristall, zeittiefgegittert, wir fallen, wir fallen und liegen und fallen. Und fallen: Wir waren. Wir sind. Wir sind ein Fleisch mit der Nacht. In den Gängen, den Gängen. Du darfst mich getrost mit Schnee bewirten: Ночь крылом пришла издалека и вот простерлась навсегда над мелом и известняком. Щебень, катящийся в бездну. Снег. Белого все больше. Schneebett: снежная постель, нежность этого заголовка не сулит ничего утешительного: Глаза, слепые к миру, в череде трещин умирания: иду, в сердце рост жесткий. Иду я. Притяжение, призыв упасть. Но я здесь не одиноко, оно переходит в мы, и это падение вдвоем единит – вплоть до настоящего – даже то, что падает: Снежная постель под нами двоими, снежная постель. Кристалл среди кристаллов, переплетенные в глубинах времени, мы падаем, мы падаем и покоимся и падаем. И падаем: Мы были. Мы есть. Мы с ночью плоть одна. В проходах, в проходах. Ты можешь не боясь угостить меня снегом: Это падение вдвоем отличает всегда направленное, намагниченное отношение, которое ничто не в силах разорвать и которое одиночество все еще несет в себе: Ich kann Dich noch sehn: ein Echo, ertastbar mit Fühl- wörtern, am Abschieds- grat. Dein Gesicht scheut leise, wenn es auf einmal lampenhaft hell wird in mir, an der Stelle, wo man am schmerzlichsten Nie sagt. (Auf dem senkrechten Atemseil, damals, höher als oben, zwischen zwei Schmerzknoten, während der blanke Tatarenmond zu uns heraufklomm, grub ich mich in dich und in dich.) |
