У Вовки Страузова нет руки…

Его дружок, Валюха Сенин, – на протезе…

В двенадцать лет такое – Боже мой!

Один безрукий, а другой хромой…

Их кольца жизни на древесном срезе

До четкости трагичны и горьки.

Пять лет со Дня Победы пронеслось.

У ветеранов шрамы задубели.

На свет иной уходят старики.

У Вовки Страузова нет руки…

А Сенин ковыляет еле-еле…

Да как же это с ними-то стряслось?

А было так. Мальцы нашли гранату

В заброшенном и мрачном блиндаже,

Затронули нечаянно чеку —

И грянула война на их веку!

Померкнул свет в разрывном мираже,

Неся невосполнимую утрату.

Кто виноват? Усталая беспечность

Ушедших из укрытия бойцов?

Иль неслухи забыли про запрет:

Не лазить там, где разрешенья нет?

Им, выросшим без дедов и отцов,

Полшага оставалось – кануть в вечность.

Но выжили! Их ангелы витали

Над головами мальчиков в тот час,

Рука хирурга отсекла часть плоти,

Поймав их жизни на самом излете,

Свет в их глазах воскрес, а не погас.

Об этом горе все в селе узнали.

Кладя запрет на детские забавы,

О, как кричала мать моя тогда:

«Ни шагу к блиндажам! Запру в кладовке!

Видал, что Вальке сделалось и Вовке?

Стать инвалидом в детские года!

У, неслухи! Ох, нет на вас управы!..»

Мелькали дни. Култышки зарастали.

Остались полноги и полруки,

Полдетства на двоих дружков осталось.

Привычка заменила нашу жалость.

А что дружки? Да ничего дружки!

Росли, в лапту с ребятами играли.

По мере сил копались в огородах —

Подспорье овдовевших матерей,

Ходили в школу, пели в детском хоре.

И, видя их, испытывали горе

Односельчане все слабей, слабей…

Так память нам дает от боли отдых.

Уехал Валька Сенин после школы,

Лет через восемь, плотником на ГЭС,

Что названа легендой, возле Братска.

Он службу нес исправно, по-солдатски,

Не отставал и в лидеры не лез.

По слухам, он женился даже, что ли…

Казалось бы, тянись-ка за дружком,

Но Страузов остался жить в селе,

Стал сторожем сельповского амбара.

Скорбел-тужил: «Распалась наша пара…»

Частенько стал ходить навеселе,

А посему захряс холостяком.

Я их давно не видел. Сердце точит

Воспоминанье нестерпимой резью.

Ау, мои тамбовские деньки!

Но помню Вовку без одной руки,

И Вальку на потресканном протезе,

И ту войну, что столько лет грохочет.

Дядя Павлик вышел на крыльцо.

Хлопья снега падают отвесно.

– До чего же, братцы, жить чудесно! —

Крякнул он и расцветил лицо

Озорной улыбкою солдата.

– Выходи в снежки играть, ребята.

Эй, студенты, закругляйте сны.

Жалует сегодня нас природа.

Это ж прямо финская погода

В сорок пятом, под конец войны.

Мы с Толяном вслед ему во двор

Выскочили, ежась на морозце.

– Ну-ка, получай шрапнельку, хлопцы! —

Запустил он в нас снежком в упор.

И пошла потеха!

Нас затроньте…

Бились с дядькой, словно бы на фронте.

Только он пулял точнее в нас,

Ибо в прошлом, сумрачном и мглистом,

Дядька воевал артиллеристом,

И сейчас показывал он класс.

– Перекур! Победа вновь за мною! —

Объявил нам дядька свой вердикт,

И потрогал правый бок рукою,

Там, где шрам, что не дает покоя.

– В финскую погоду и болит…

Памятник павшим солдатам российским

В парке Ваньсу, где звезда обелиска

Тянется в небо и тает в зените,

Вы, земляки мои, не пробегите.

Сделайте этот достойный поступок,

Он не убавит туристских покупок,

Но в суете магазинов и лавок

Даст ощутить вам величие славы

Тех, кто полвека с лишком назад

Выбил отсюда японских солдат.

Не торопитесь потратить юани,

Пива с устатку хлебнуть в ресторане,

Разве за шмотками только мы едем

К трудолюбивым китайским соседям?

Вы усмехнетесь: «Завел тоже речь…»

В парке, как в городе, царствует ченч:

Шляпу – на жвачку, шило – на мыло…

Как я хочу, чтоб иначе все было!

Чтоб не за куртками, не за женьшенем

Плыли в Хэйхэ, если дружбу мы ценим.

Знаю, в отечестве голы прилавки,

Очередей нескончаемы давки.

Лозунг мещанский «Хватай, что дают!»

Не помешало б оставить нам тут —

В парке Ваньсу у могилы отцов.

Стойте, молчите, не надобно слов.

Плещет широкие воды Амур

В щели уснувших навек амбразур.