Да, обычно жизнь сложнее, чем кажется. Скарлетт всегда плохо училась – с первого класса и пока не бросила школу в семнадцать лет. Не знаю почему, ведь она была умнее большинства сверстников. Нас разделяло меньше одиннадцати месяцев, и мама вела себя так, будто мы одногодки.
Говорят, дети, в которых вкладывают душу, добиваются больших успехов, чем остальные. Я не соглашусь. Думаю, Скарлетт стала активной и находчивой именно потому, что мама уделяла ей меньше времени, чем мне. Скарлетт росла, пытаясь узнать то, что я уже знала, потому что не хотела от меня отставать. Я заговорила раньше, но свое первое слово Скарлетт сказала в девять месяцев, а первые шаги сделала через пять месяцев после меня. Ей не исполнилось и четырех, а она уже умела читать. Мама без труда убедила воспитательницу взять Скарлетт в детский сад одновременно со мной, хотя теоретически та должна была пойти в детский сад только в следующем году. Но мама работала день и ночь, пытаясь свести концы с концами, поэтому ей было удобнее, чтобы и в школу мы пошли одновременно.
Скарлетт росла в окружении детей постарше, что все время подгоняло ее вперед. Она была необычайно любознательной и интересовалась всем на свете. У нее было больше свободы, чем у меня. Иногда она часами каталась на велосипеде или, как сама говорила, «исследовала округу». Еще в начальной школе Скарлетт прогуливала школу, чтобы посчитать время прилива или понаблюдать за тем, как рыбаки ловят омаров. Она нарушала всевозможные запреты и совершала множество глупостей, но всегда выходила сухой из воды – благодаря своим так называемым «fucking good plans» (это одно из немногих выражений, которые она говорила по-английски; между собой мы обычно общались на французском). Она делала кучу ошибок в диктантах, но запоминала бесчисленное количество совершенно бесполезной информации, такой как продолжительность жизни жука, рецепт пад тай и возраст Патрика Суэйзи.
Она проявляла интерес к тому или иному занятию, бралась за него с горячим энтузиазмом, но через несколько недель остывала и бросала. Мама всегда называла меня творческой личностью, но это у Скарлетт от природы было развитое воображение.
Лет до восьми-девяти я много рисовала. Мама меня хвалила. Думаю, у меня и правда были какие-никакие способности. Даже сегодня я с легкостью нарисую пейзаж несколькими штрихами карандаша. Скарлетт не любила рисовать. Ей не хватало терпения. Почти каждую субботу я клала в ранец альбом и карандаши, мы со Скарлетт седлали велосипеды и ехали к заливу Наррагансетт, который желтел полосой пляжа в нескольких милях от дома (в те времена детям не приходилось отправлять родителям свою геолокацию каждые три минуты на случай, если их похитит маньяк). Я рисовала, устроившись на террасе «Пляжного кафе» – нелепой деревянной хижины, стоящей между черных камней в отдаленном уголке пляжа, который покрывали выброшенные на берег ракушки. Ее владелец Джимми (до сих пор не знаю его фамилии), высокий, широкоплечий мужчина, похожий на плюшевого мишку, каждый високосный год красил стены в ярко-бирюзовый цвет. Под натиском солнца, соленой воды и суровых род-алендских зим стены выцветали и через четыре года становились пастельно-голубыми. Краска отслаивалась, и казалось, что белый песок покрывают маленькие кусочки неба…
За исключением июля и августа, когда «Пляжное кафе» было переполнено отдыхающими, Джимми позволял мне садиться за свободный столик, хотя из-за отсутствия денег я никогда ничего не заказывала. Пока я рисовала, Скарлетт в любое время года опускала ноги в воду и собирала ракушки. Обычно ее было тяжело удержать на одном месте, но она могла часами сидеть на песке, глядя на воды Атлантического океана. Иногда я садилась рядом и внимательно смотрела на волны, пытаясь понять, что в них интересного. Я так и не поняла.
Дождь нас не останавливал – мы просто накидывали дождевики и крутили педали медленнее, потому что тормоза работали хуже. Однажды в конце октября хлынул настоящий ливень. Джимми заставил меня войти в кафе, а сам отправился на пляж – искать Скарлетт. Ему пришлось пообещать ей горячий шоколад, чтобы уговорить пойти с ним.
Мы были единственными посетителями. Джимми поставил перед нами две большие красные кружки с горячим шоколадом, покрытым взбитыми сливками и маленькими зефирками – согласно меню, такие стоили по три доллара за штуку.
– За счет заведения! – объявил Джимми своим громоподобным голосом, в котором звучало столько доброты, что он никогда никого не пугал.
Я поделилась со Скарлетт карандашами и альбомным листом, мы потягивали горячий шоколад и рисовали, пока дождь не стих. Я до сих пор помню ее удивленную улыбку и длинные влажные ресницы, которые затрепетали от удовольствия, когда она поднесла к губам красную кружку. Я помню, как вода капала с ее волос на розовый свитер с широким вырезом. Скарлетт всю жизнь донашивала за мной одежду. Она всегда была немного меньше меня, и мама считала, что покупать ей новые вещи – напрасная трата денег.
Потом Скарлетт показала мне свой рисунок, на котором был изображен пляж Наррагансетт, но с голубым песком и розовым небом, украшенным воздушными змеями. А на месте кафе находился величественный дом с башней и верандой.
– Что это за дом? – удивленно спросила я.
Мои рисунки соответствовали реальности вплоть до мелочей, мне и в голову не приходило изобразить то, чего не существует.
– Я построю его, когда разбогатею, и подарю маме. Там будет огромный игровой зал и бассейн с шариками, его мы поставим в нашей комнате. А еще горка, ведущая прямиком на кухню. И мы будем есть блинчики каждый день!
– В таком большом доме у каждой из нас могла бы быть отдельная комната, – заметила я.
Задумавшись, Скарлетт пожевала кончик цветного карандаша и непреклонно ответила:
– Нет, я хочу спать с тобой.
Вечером, когда мы вернулись домой, промокшие после езды на велосипеде, мама отправила нас в горячий душ. Потом я пришла на кухню, откуда доносился дразнящий запах макарон с сыром. Мама внимательно рассматривала рисунок Скарлетт.
– Чудесный рисунок, – сказала она и выглядела по-настоящему впечатленной. – Розовое небо, замок на берегу… Это один из лучших твоих рисунков, Алиса. Думаю, его следует вставить в рамочку.
Несколько секунд я ошарашенно молчала, а потом выхватила рисунок у мамы из рук.
– Нет, не надо!
Я положила его в альбом, рядом со своим рисунком, на который мама даже не взглянула, и пошла наверх, хмурая и сердитая донельзя.
Когда я вошла в нашу комнату, Скарлетт расчесывала мокрые волосы.
– Алиса, сегодня был лучший день в моей жизни! Я так люблю океан во время дождя…
При виде ее сияющей улыбки я устыдилась своей мелочности.
– Да, было здорово. А мама сказала, что твой рисунок очень красивый.
Лицо Скарлетт посветлело, и от радости она выпустила прядь, которую пыталась распутать.
– Правда? Ты сказала, что этот дом для нее? – с надеждой спросила она.
– Нет, я подумала, вдруг ты хочешь сделать ей сюрприз, – пробормотала я, чувствуя, что краснею.
Я убрала альбом с карандашами на полку и больше никогда к ним не притрагивалась. Думаю, я хотела наказать себя за то, что помешала маме вставить рисунок Скарлетт в рамку. Я по сей день виню себя за то, что лишила свою младшую сестренку той крохи нежности, которой мама ненароком ее одарила.
* * *
Я жду уже сорок три минуты. К счастью, я взяла с собой ноутбук и теперь нервно стучу по клавишам, пытаясь не обращать внимание на тиканье часов. В конечном итоге я сдалась под напором Анджелы и согласилась встретиться с Сараньей, ее двоюродной сестрой, телефон которой она прислала. Спорить с Анджелой, когда она что-то вбила себе в голову, – все равно что учить столетний дуб играть на укулеле. Попытаться, конечно, можно, но толку… Моя цель – попросить у Сараньи разрешения указать ее своим контактным лицом на случай, если со мной что-то случится. Вот и все. Мне нужны не друзья, а организованная, размеренная жизнь. Нельзя привязываться к людям, к местам, к прошлому. Я должна защитить себя, окружить себя колючей проволокой, которая отпугнет любого, кто захочет приблизиться. Мне достаточно Дэвида; по крайней мере, он никогда меня не осудит и не бросит. Если Саранья предложит встретиться снова, я скажу, что у меня много работы. Проблема решена.
