Среди этих ярких, притягательных, но полных опасностей земель столица Герандии казалась средоточием многовекового мира и порядка, что и являлось главной заслугой империи в глазах сорока миллионов ее подданных. Город без крепостных стен, Энтеверия должна была олицетворять «покой и достаток» – именно так звучит девиз правления герандийских императоров. На ее широких улицах даже иноземцу было сложно затеряться, однако именно это умудрился сделать Уни Вирандо, не имеющий ни малейшего представления о том, где находится, после целого часа бесцельного блуждания по мощенной гладким вуравийским камнем мостовой.

Впрочем, какое значение имели такого рода мелочи для человека, жизнь которого и так на полном основании могла считаться законченной?

«А что от меня, собственно, сейчас осталось? – отстраненно думал Уни. – Ни должности, ни положения, ни личной жизни, ни денег – вообще ничего. Одно бренное тело с ворохом ненужных познаний в голове и представлением о жизни уровня пятилетнего ребенка. Если сигану с моста – никто и не заметит. Кому я вообще нужен? Светило свидетель, только родной матушке. А что я ей скажу? Что ее единственный сын, в котором была вся ее жизнь, которого она одна воспитала, скопила денег на академию, которым гордилась и на которого уповала как на последнюю надежду собственной старости, вдруг умудрился в один день потерять все то, к чему шел годами? Нет, даже представить такой разговор противно, уж лучше и впрямь под мост, пускай вообще без сына, чем и дальше будет такой никчемный, жалкий человечек! А что скажут друзья? “Малыш Уни” опять обделался! Ну разумеется, что они еще могут сказать? Соргий тут уж даст волю своему остроумию. А Вордий лишь пожмет могучими плечами, вздохнет грустно, хлопнет по спине и посмотрит как на неразумное дитя, которое даже учить чему-либо теперь бессмысленно. Нет, уж лучше под мост, только бы не видеть всего этого! Какие возможности подарила мне судьба, а я так бездарно, так глупо их упустил! И если я такой редкий дурак, который не может нормально жить в этом мире, то мне только одна дорога. Так, сейчас главное – набраться смелости. Спокойно. О Солнце, как колотит в груди! Итак, глубокий вдох, рывком через перила…»

– Здравствуй, Уни! – голос из застывшей на мосту крытой колесницы прозвучал вроде бы не резко, но мышцы начинающего самоубийцы словно сковало стальной цепью. Тонкая рука с правильными, идеально гладкими ногтями элегантно откинула в сторону шелковый полог, и Манелий Ронко уставился на юношу, изобразив уже знакомую ему ироничную полуулыбку. – Собрался искупаться в жаркий полдень?

На мгновение Уни показалось, что он отобедал сырым, холодным осьминогом, чьи склизкие и противные щупальца застряли у него в пищеводе, кишках, желудке и во всех прочих внутренностях. Где-то в глубинах затуманенного сознания пронеслась мысль о том, что Солнечный владыка вовсе не хочет его смерти. Нет, он в силу каких-то ему одному ведомых обстоятельств так сильно прогневался на несчастного Уни, что решил обречь его на вечные, нескончаемые мучения, где одна пытка будет тут же сменяться другой, еще более жуткого свойства, и так до самого скончания века, когда Небесное божество вновь, как и много раз до того, спалит своими лучами все живое, чтобы затем из сего благодатного пепла создать новый мир и новых людей – чище, светлее и лучше прежних.

– Мда… Судя по твоему виду, говорить сейчас о судьбе моей рукописи явно дурной тон, – понимающе качнул головой Ронко. – Давай сюда, – он изобразил приглашающий жест. – Осторожнее, голову береги. Да не надо так убиваться, во имя Лучезарного владыки! Немного хорошего вина сейчас тебе будет в самый раз. У меня дома вроде еще есть небольшой запас.

Уни с трудом втиснул внутрь такое чужое и «деревянное» тело.

– Советник Ронко, – наконец нашелся он. – Я… чрезвычайно рад видеть вас. Ваш документ готов, только я… не имею возможности лично передать его вам в руки. Вы, наверное, можете забрать его у верховного смотрителя Маргио. Так получилось, что я больше не работаю в архиве и не в состоянии ничего с этим поделать, к великому моему сожалению. Мне стоило с самого начала пойти и сказать вам об этом, я пытался, но… я просто не знаю, где вы имеете честь проживать. Мне назвали один адрес, но там никого, совсем никого не оказалось. Мне так стыдно, я просто не знал, что же делать. Моему малодушию нет прощения!

Ронко слушал юношу, задумчиво шлифуя тонкими губами свои холеные ногти. Его цвета мокрого щавеля холодные глаза смотрели куда-то вдаль, словно их обладатель пребывал в своем, отрешенном от окружающих забот, мире.

– Трогай! – слегка щелкнул пальцами он. – А здесь ты прав, – наконец вернувшись к Уни, Ронко вновь подарил ему ободряющую улыбку. – Я привык сам находить людей и не очень люблю, когда они пытаются найти меня без моего на то предварительного согласия. А вот с рукописью твоей, честно говоря, вышла промашка. Не видать ее нам теперь как своих ушей.

– Как? – Холодный моллюск внутри Уни вновь подал признаки жизни, но на этот раз похолодела даже макушка головы. – Но разве верховный смотритель может отказать вам? Вот прямо так взять и…

– Ну нет, конечно! – поджав губы, рассмеялся Ронко. – Вот прям так взять и послать меня в чертоги Мрака он никогда бы не осмелился. Но… Маргио работает на Лицизия Дорго, и сейчас он как раз на пути в его виллу, чтобы порадовать своего покровителя редким трофеем. Ха-ха, в кой-то веки и от такой крысы, как Маргио, тоже может быть своя польза!

– Это полностью моя вина, энель Ронко. Если бы не мой глупый поступок…

– Ты о чем? А впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Я обратился к тебе напрямую, потому что знал тебя лично и наивно полагал, что ты сможешь провернуть это дело без участия своего руководства. Что бы там ни было, но твоей вины здесь нет. Есть ошибка в расчетах, моих расчетах. Хотя теперь это тоже не очень-то и важно.

Колесница Фергия Маргио совершала чудеса эквилибристики, грациозно виляя вдоль широкого проспекта Солнечной щедрости и уверенно обгоняя медлительные паланкины скучающих снобов. Впрочем, нервозное состояние пассажира не могли развеять даже высокие ездовые качества его любимой повозки – он судорожно прижимал к груди кожаный футляр для рукописей, словно боялся выронить сей драгоценный предмет в ходе этой бешеной скачки с препятствиями. К какому-то подобию душевного спокойствия Маргио смог прийти лишь тогда, когда частая брусчатка городских улиц сменилась ровно подогнанными друг к другу разноцветными плитами Триказинцо и экипаж наконец съехал на узкую декоративную дорожку, ведущую к искусно спрятанной в тени платанов шикарной белокаменной вилле.

С момента своего основания почти триста лет тому назад район Триказинцо был особым местом, закрытым кварталом, городом в городе, где текла совершенно другая жизнь совершенно особых людей. После основания империи великий Норей задумал переселить в новую столицу всю знать покоренных царств. Неизвестно, какие хитроумные соображения двигали им в тот момент, но задача оказалась достаточно сложной с точки зрения ее практического воплощения. Большинство потенциальных переселенцев не горело желанием расставаться с родными краями, отрываться от своих корней, поколениями выстраиваемых связей и различного рода взаимных обязательств. К тому же требования комфорта у бывших безраздельных властителей были весьма и весьма высоки, особенно по меркам периферийной еще в недавнем прошлом Герандии. В результате только при императоре Назалио, великом градостроителе, который и привел Энтеверию в нынешний завершенный вид, квартал Триказинцо открыл свои объятия новым жителям. Да и бывшие правители, ставшие к тому моменту почти заурядной провинциальной аристократией, сами активно тянулись в столицу за близостью к монарху, чинами и званиями. Так что переезд прошел спокойно и, более того, превратился в настоящий праздник, увековеченный в ежегодном Фестивале Летающих фонарей. Десятки шелковых шариков с гербами знатных семей, влекомые вверх потоками горячего воздуха, возвестили о рождении нового сословия законодателей шикарной столичной жизни.