– Правда мам! – Ничего не понявшая Юлька радостно откликнулась.

Мать строго оглядела дочь:

–Ишь измазалась то вся. ПОЁШЬ? – Вдруг спросила грозно.

Юлька вздохнула: – Пою.

– Вот и пой дочка. Пой тихонечко, кто ж мешает. А школы эти нам лишние. На кой они нам. Вот отучишься, пойдешь в училище на медсестру, уколы ставить научишься. Всю жизнь с копейкой будешь, при профессии. А вот это все лишнее, не нужное.

Юлька шла рядом не понимая, о чем говорит мать, но чувствуя в душе, что сейчас происходит что-то важное в ее судьбе.

Мать вдруг резко встала посередине дороги. В авоське звонко тренькнули бутылки молока.

– Запомни дочь. Мы люди простые и жить нам просто. И дурь из головы выкинь. Пением не прожить и не заработать – певичка, это не профессия.

Как пригвоздила Юльку взглядом и пошла дальше.

Теплым сентябрьским днем, когда солнце еще ласково светило в окно школы, после уроков Елена Константиновна попросила ученицу третьего Б остаться в кабинете музыки на разговор.

– Юля, нам надо с тобой серьезно поговорить.

Юлька стояла, замерев у черного, покрытого лаком божества, которое буквально несколько минут назад помогло ей унестись из этой вселенной в другой мир – волшебный мир музыки.

В классе пахло пылью, немного мальчишечьим потом и Юлькиным недавним счастьем.

– Я могу отвести тебя в музыкальную школу сама. – Елена Константиновна волновалась, голос ее немного дрожал, звучал тихо, заставляя прислушиваться к каждому слову.

– Знаю, твоя мама не согласна, но я не могу видеть, как пропадает такой талант. Ты сама готова пойти учиться? Может сможешь уговорить маму после вступительного экзамена.

При слове экзамен, Юлька затвердела вся внутри от страха. Но пообещала. Она готова была обещать все, что угодно, лишь бы получить возможность петь чаще, чем раз в неделю на школьном уроке. Она готова была на все: врать, изворачиваться, учиться на одни пятерки, лишь бы иметь возможность стоять рядом с роялем, закрыв глаза, выпуская из своего худенького тщедушного тела звуки, уносящие вдаль, в космос, растворяясь в собственном голосе, расщепляясь на молекулы радости и счастья.

Они договорились. Вечером перед самым важным днем в своей жизни Юлька тщательно помылась, начисто почистила уши, одела чистые трусы. Сама погладила школьную форму и постирала свои единственные серые колготки в рубчик – до утра должны высохнуть.

После уроков, как заговорщики, они с Еленой Константиновной прошли целый квартал до музыкальной школы. Юлька шла молчаливая, сосредоточенная, старалась запомнить дорогу.

Потом ее провели в кабинет, в котором за большим столом сидели какие-то люди и Елена Константиновна сама сев за рояль в углу, попросила Юльку спеть.

Зажмурив глаза от страха, Юлька запела. Она пела про сирень, про детство, про будущее которое непременно должно быть счастливым и радостным. Голос перестал дрожать, расслабилось тело, внутри все раскрылось навстречу звукам.

Весенний день,

Сирень, сирень

И детство наше юное.

И лес манит

И даль звенит

Солнечными струнами.

Пела Юлька, старалась.

По дороге домой Елена Константиновна сказала, что Юльку приняли и она теперь ученица музыкальной школы по классу вокала. Попросила ее хорошо учиться и не пропускать занятия.

Аврора смахнула вдруг набежавшую слезу. Из всей ее прошлой жизни только Елена Константиновна, уже совсем немолодая, но все такая же бодрая и увлеченная своим делом, только она понимала ее. После операции Аврора приехала к матери. Встретив очередной скандал на тему: «Я тебя предупреждала. И ты осталась теперь ни с чем». Позвонила Елене Константиновне и напросилась на чай. В маленькой однокомнатной квартирке было уютно. Они сидели на кухне, по- простому, по- домашнему, обсуждали Аврорино горе, вспоминали мельком ее детство. Вспоминали как она пряталась от матери все годы учебы в музыкальной школе. Врала что ходила на кружок вязания, потом на кружок рисования, шахматы. Врала, когда вытаскивала тайком из шкафа свое единственное нарядное сиреневое платье и переодевшись в школьном туалете ехала на очередной конкурс. Вспоминали, какой скандал пришлось пережить при поступлении в музыкальное училище. Именно тогда мать отказалась от Юльки, бросив в лицо – Профурсетка. Ты мне больше не дочь.

И тогда Юлька придумала себе новое имя. И пошла, поменяла паспорт и стала Авророй. Именно такой псевдоним она мечтала себе выбрать для сцены, когда станет известной на весь мир, а иначе и быть не может, певицей. И вот это имя теперь в ее паспорте. И нет голоса, нет сцены, нет ничего… Только имя, приносящее боль.

А за окном новая весна. И ничего уже Юлька – Аврора от нее не ждет. Нет ожидания любви, радости, каких-то бытовых планов. Устроившись в какую-то контору, в канцелярский отдел, Аврора научилась ходить пять дней в неделю на работу: научилась отправлять факсы, пользоваться компьютером, ходить на почту за письмами организации и не жить. Она научилась существовать в настоящем, привыкнув к вынужденному одиночеству, научилась не ждать будущего. Так как любое будущее без голоса ей было не интересно и не нужно. Привычно обслуживая свои бытовые нужды, она была постоянно погружена в воспоминания. И только в них находила смысл своей скучной, однообразной новой жизни.

МАЙ

Ванька вышел утром на кухню, огляделся. Новый чайник на новой плите радостно засвистел, поприветствовал, подмигнул отражением солнечного луча на гладкой, полированной стенке. В чистые окна струился солнечный свет, приглашая в новый день, в новую весну, в новую жизнь. За этот месяц, что прошел с той встречи с Серегой произошло столько перемен, что Ванька удивлялся. Удивлялся своей собственной смелости так круто изменить свою жизнь. После встречи с другом, после этой истории с горшком в палисаднике, что-то сдвинулось с мертвой точки внутри, размоталось. Ванька стал ЖИТЬ.

Он, проснувшись на следующее утро, другим взглядом посмотрел на себя самого. Как-будто широко раскрылись глаза или кто-то старательно протер его внутренние линзы. Ваньке открылся совершенно неприглядный вид его квартиры. Все, что еще вчера было привычным, обыденным, вдруг начало раздражать. Старый, бабкин еще, хлам на кухне, облупленные стены, неудобная мебель, скрипящие двери, на все вдруг открылись глаза. На собственное растущее пузо, на уходящее время, что тратится в никуда, на собственные малодушные планы когда-нибудь жениться и все изменить.

И вместо того, чтобы привычно перешагнуть раздражение от себя самого, затолкать его внутрь, спрятать подальше, забыть, Ванька вдруг сел за стол, взял листок бумаги и карандаш и стал писать. Он выписывал все, что хотел поменять. Все, что его тревожило, все, что хотелось сломать, изничтожить, выкинуть из его НОВОЙ ЖИЗНИ. В результате, всего через месяц, он ходит по отремонтированной квартире в коридоре которой стоит велосипед – давняя мечта кататься в парке неподалеку, исполнилась буквально вчера.

Ваньку было не узнать. Куда девался малохольный, добродушный увалень с печальным взглядом? Сейчас на него смотрела из зеркала довольная физиономия человека, который только начал свои игры с миром, человека, которому, как ребенку, интересен каждый миг, каждый день.

С Аленкой расстался через неделю, поняв, что не любит и не любил. Просто честно себе признался, что искал «подходящий» вариант. Чтоб как у всех – ЗАГС, быт, дети, новый телевизор. А на самом деле не любил, не чувствовал. Тянуло на мирское, телесное, но душой был к ней холоден. Пришлось признаться и оставить эту историю в прошлом. Стыдно было неимоверно. Этот новый, другой Ванька, пообещал себе, что не будет больше никого обманывать. И самое главное – не будет обманывать самого себя. В привычку вошло теперь разговаривать с Серым по телефону. Они созванивались пару раз в неделю, обсуждали, спорили, размышляли.

– С чего ты вообще решил, что важен для системы?

Ванька вспомнил вчерашний разговор.

– Может быть вкладывая всего себя на поддержание матрицы, ты просто раболепствуешь, лишая себя привилегии стать интересным. – Серый задал совсем непростой вопрос. – Я прям чувствую, как ты там у провода круглишь глаза и пытаешься понять. – Друг смеялся.