Однако первый рабочий день после такого счастливого отпуска всё-таки закончился, и Платон отбыл на дачу, что теперь предстояло ему делать регулярно.

За время вынужденного отпуска Платон успел отвыкнуть от своих коллег по работе, от их невоспитанности и низкой культуры, манер поведения, просто от их присутствия. И Надежда сегодня напомнила ему об этом. Опять он вернулся в эту зловонную клоаку, и его чуть не затошнило от понимания этого.

В электричке женщина, только лишь внешне похожая на перезрелую «Светика-семицветика», плюхнулась на скамью к одиноко сидящему у окна мужчине, несмотря на оставленные кем-то на ней мелкие вещи.

– «Здесь занято!» – поднял тот её с места.

Недовольная женщина пересела на другую сторону через проход, сев напротив Платона, около которого у окна то же сидел, но пожилой, длинноносый, маленький мужчина, до этого постоянно цыкавший зубом, и не дававший Платону заснуть.

Почти тут же другой, тоже только что вошедший в вагон мужчина, последовал примеру женщины, сев точно на то же место, но не услышавший возражения от спокойно задремавшего в углу у окна соседа.

– «Только что было занято! Деловой, блин!» – запищала женщина противно-визгливым голосом.

На что опять проснувшийся в углу мужчина сразу поднял незадачливого пассажира с уже насиженного им места:

– «Занято!».

На что квази «Светик-семицветик» укоризненно покачала головой.

Когда она ещё садилась напротив Платона, то сначала встала к нему спиной, наклоняясь над скамейкой, и оттирая её рукой от невидимой пыли, отпялив свою задницу чуть ли не ему в лицо, видимо, чтоб не испачкать свою замшевую комбинированную одежду.

Потом она разместилась на скамье как-то полубоком, в раскорячку, подчёркивая свой слишком широкий таз и кривые ноги. Скосив одно плечо на бок, она изучала Платона из-под своих тёмных очков.

Да-а! До «Светика-семицветика» ей далеко! – подумал тот.

Утром в среду за окном электрички прибавилось осенних красок, а под ногами на городских тротуарах уже зашуршали пока ещё редкие сухие листья.

В этот день Платона лицезрели и другие его коллеги – мужики, накануне развозившие заказы по оптовикам.

Войдя в кабинет Надежды за ключом от своего, он невольно услышал окончание их разговора, проходившее в их обычном репертуаре.

– «Ты тыкай на бум, и попадешь, в конце концов! – советовала Надежда Алексею.

После обеда он прошёлся по Покровскому бульвару, опять вспоминая сына и внучку, а увидев детский городок, – и своё незапамятное детство.

– «Что-то ты долго?» – встретила его после обеда начальница.

– «А я ни разу и не поинтересовался, сколько времени! Счастливые теперь ходят без часов!» – тонкой подколкой ответил он на её вопрос.

– «Наш обед уже закончился!» – завизжала вдруг уязвлённый Гудин.

– «Пошли работать!» – успокоила всех Надежда Сергеевна.

– «А я ещё не поел, в отличие от Вас!» – смело возразил Платон.

– «Да скажи ты им, что тебя «не дерёт чужое горе», закончился их обед, или нет! А идти работать тебе не надо, так как ты и так на работе!» – подсказывал ему изнутри тоже осмелевший остро-рогатый.

– «Ведь стадо и пастух всегда обедают в разное время!» – сразу обрезал он, начавших было возмущаться, Алексея и евших с ним.

После чего довольный Платон удалился к себе на послеобеденное чаепитие, дремоту и продолжение своей работы.

Долгожданное летнее потепление, как раз пришедшееся на визит семьи сына, вновь сменилось периодическим летним похолоданием с дождями.

В очередном вечернем футбольном матче Платон отличился дважды, доведя счёт своим забитым голам до сорока восьми, и получив неожиданное поздравление от Алексея Грендаля с пятидесятым голом.

– «Нет, ты ошибся, это пока сорок восьмой!» – возразил автор того и другого.

Однако местный уязвлённый счетовод настаивал на своём:

– «Я не ошибся! Это твой пятидесятый в сезоне!».

Тогда Платон возразил аргументированнее:

– «Я тоже считаю свои голы и результативные пасы, и к тому же их записываю! Сейчас у меня сорок восемь голов и сорок девять пасов!».

– «Нет! Нет! Ты забил пятидесятый! Я точно знаю!» – не унимался институтский преподаватель.

Платон не стал продолжать бессмысленную дискуссию. Ему только было непонятно, почему Алексей называет пятьдесят, а не, например, сорок пять? Ведь первые голы Платона в сезоне тот не видел. Откуда он мог о них знать? Наверняка прикинул на глазок! – рассуждал сам с собой бывалый футболист.

– «А ты про бонусы забыл!» – неожиданно ошарашил его Алексей.

А тем временем, «отгулявшая» такой насыщенный отпуск Ксения приступив к работе, затихла дома, наслаждаясь преимуществами городской жизни – теплом, уютом, чистотой и, главное, отсутствием дополнительных дел. Теперь все вечера она просиживала, а то и пролёживала в истоме у телевизора. Платон же ночевал на уже ставшей холодной даче, и кроме вечернего футбола и тёплого душа, допоздна занимался переработкой позднелетних фруктов, досыпая в электричках.

В четверг, расслабившись от очередного дармового поедания картофельного пюре с солёным огурцом и чаепития, дарованными Надеждой Сергеевной, и потеряв бдительность от слишком длительных гоняний шариков на компьютер в честолюбивом одиночестве, Иван Гаврилович издал протяжно-заунывный звук.

Его тональность во многом определилась силой прижатости, а проще говоря, прилиплостью к креслу места, издавшего сей звук.

Этот звук Платон услышал даже через смежную стену своей комнаты.

– Во! Старичок-дурачок! Аж расперделся в своих стараниях! А это может плохо кончится!» – вырвалось у него вслух.

И опасения Платона оказались не лишёнными оснований.

Уже на следующий день, в пятницу, наголодавшись за день в бесплодном ожидании очередной дармовой еды из рук начальницы, Иван Гаврилович дорвался до неё поздним вечером на даче, получив паёк из рук своей Галины.

Этому способствовал и щедрый, но лицемерный приём гостей – нужных и важных соседей по даче, главный из которых работал прокурором.

– «А эти…? Нажрутся, смешнее обезьян делаются, ругаются…! – начал, было, он корить своих важных соседей – Даже вмешиваться не хочется!» – завершил он ноющую критику лицемерно-боязливо.

Перебрав за столом, он с трудом добрался до кровати. Галя помогла раздеться и накрыла сожителя простынёй. Вечер на этот раз был тёплый, тело старца пока тоже.

Наступила ночь. Иван Гаврилович любил спать на даче, особенно летом, тем более в выходные.

Из всех дней недели он больше всего любил ночь с пятницы на субботу. И лечь можно было как угодно поздно, и встать…

Тут он задумался.

Встать бы! А то вот годы уже, да и здоровье шалит. Курю опять-таки много, а бросить не могу, да опасно это, чего ж теперь…

Он энергично натянул совершенно белую, даже в ночном полумраке, простыню на своё голое, загорелое после Красного моря, старческое тело и поёжился.

Его взгляд упал на высунувшиеся с противоположного края простыни ступни ног, относительную холодность коих он больше почувствовал, чем с трудом разглядел их в сумраке ночи.

Только белых тапочек не хватает! – неожиданно посетила его плешивую голову ужасная мысль.

Тьфу, ты! Чёрте что в голову лезет! Наверно всё-таки крепко выпили, да и закусили всерьёз!? Вон как брюхо оттопырилось, дышать тяжело стало! – понял про себя он.

Ну, ладно. Пора спать! – тот час решил старик, немного поворочавшись и поворачиваясь на левый бок, спиной к месту Галины – хозяйки дачного ковчега. Сделав несколько затяжных глубоких вдохов, доцент, кандидат медицинских наук, затих.

От тяжести в желудке ему поначалу начала видится всякая чертовщина. Потом тело несколько успокоилось, а душа подобострастно замерла.

От тишины проснулась, поздно прилегшая к телу старца, хозяйка.

Умер, что ли?! – пощупала она соседа по ложу за оголившуюся спину.