Утром созвонился с завхозом – тот наказал приходить как можно скорее иначе, как и предполагалось, найдут другого мастера.
* * *
Если в детстве музыкалка была через дорогу, то после переезда на новую квартиру до нее приходилось тащиться в другой город. Впрочем, Реутов так близко подобрался к столице что всего-то нужно перемахнуть через шумное вечно живое шоссе, а если нет желания скучать возле светофоров можно по-быстрому прогуляться под землей – местная платформа метро начинается как раз в Москве, а кончается уже в Подмосковье.
Лет пятнадцать назад благодаря щедрым меценатам школу отстроили заново; на смену невзрачной кирпичной коробке появилось вычурное, но симпатичное монолитное строение что цветом что формой напоминающее шоколадное пирожное. Всякий раз, бывая в ее просторных светлых классах, Сашка немного завидовал современным школьникам, которым довелось учиться в новом здании.
На настройку обычно ходил вечером, когда кончались занятия и наступала тишина, но летом как правило в любое время было достаточно тихо. Допил кофе, и уже минут через сорок шел по безлюдному коридору музыкалки. У приоткрытой двери в кабинет остановился – послушать как юный ученик исполняет на гитаре довольно сложную прелюдию. Вероятно, тот готовился к предстоящему концерту; играл неуверенно, но Сашка все равно слушал внимательно, не упуская ни ноты. Он до того увлекся что не заметил, как сзади кто-то подошел и похлопал по плечу.
Сашка обернулся – им оказался местный преподаватель гитары Шумилов; как всегда, в помятых брюках, такой же невыглаженной рубашке и наброшенном на плечи сереньком пиджачке. В школе его за глаза называли Бетховеном, за сходство с портретом кисти Штилера, где несчастный гений корпит над «Торжественной мессой». Однажды, к греховной радости коллег и учеников, он подхватил евстахиит на оба уха – ходил полуглухой на работу, долго лечился; с тех пор прозвище закрепилось за ним бесповоротно. Не хватало только композиторского дара. Он, конечно, сочинял, но особых успехов не добился, разве кое-что из последнего получило неожиданно хвалебные отзывы от коллег. На радостях загорелся издать обучающую книгу с нотами собственных творений, и уже успел придумал название: «Шкатулка ценностей всей жизни».
* * *
– Неужели понравилось? – с напускным удивлением спросил Шумилов, кивая на ученика.
Сашка сделал вид что не расслышал, повернулся к двери и аккуратно прикрыл, оставив небольшую щелочку.
– Превосходную прелюдию не испортить неважнецкой техникой, – несколько самодовольно продолжил Шумилов.
– У него еще всё впереди – обязательно научится. Да и не так он плох: волнуется просто.
– Чего это с тобой, Александр? Не ты ли так горазд поносить посредственность?
– Вы коверкаете мои слова, – вполголоса ответил Сашка, – нет ничего дурного в том, чтобы быть таковым, – в конце концов это природа, но не всегда неизбежность. Хуже всего – этого не замечать.
– Ну хорошо, хорошо, – ухмыльнулся Шумилов, – это в тебе бурлит стремление к идеалу во всем. Умываю руки!
– Без такого стремления не бывает настоящего искусства.
– Как скажешь, – окончательно сдался Шумилов, – вот только некогда нам совершенствоваться: концерт на носу. А у меня таких ого-го сколько, – добавил он, кивая на дверь, – а публика серьезная обещается. Из мэрии будут, чиновник высокопоставленный явиться – Шумана большой поклонник, так что некогда… Дарований у нас, конечно, хватает; но не то, чтобы прямо блеск, всё больше так: comme si comme sa.
Из соседнего кабинета вышел пасмурный ученик; хлопнул дверью и проковылял мимо, не замечая никого вокруг. В руках он нес чехол с гитарой – на вид вдвое больше него самого.
– Гляди-ка! Идет не здоровается даже. Воспитание! – недовольно отметил Шумилов.
– Лето на дворе – детям гулять хочется, а не прелюдии штудировать.
– Дело добровольное – никого не заставляем, а раз вызвался на концерте выступать – будь добр.
– Думаю дело тут совсем в другом. Никогда не мог понять – отчего родители порой так жестоки к своим детям?
– Ты о чем? – изумился Шумилов.
– Я бы еще мог принять бесполезные глупости навроде школы скорочтения или уроки актерского мастерства для дошкольников, но заставлять детей заниматься музыкой против воли – верх жестокости.
– Ну, – понимающе протянул Шумилов, – и такое в родительской среде не редкость. Но и дети, если так можно выразиться, нестабильный элемент. Сегодня на гитаре играть загорелся, а завтра ему игры компьютерные подавай. Ну а ты, стало быть, любил музыке учиться?
– Всегда любил, в отличии от многих знакомых, которые с тех пор к гитаре даже не притрагиваются, а школу как каторгу поминают.
– А с нас преподавателей какой спрос? Наше дело обучить да выпустить, а уж чего там дальше будет родители пускай сами решают. Вундеркинды в нашем районе редкость исключительная, за такими мы, конечно, присматриваем, направляем. А если уж начистоту, то в наше время разностороннее развитие ребенка в большом почете. Всякому родителю хочется маленького гения в семье взрастить, отсюда и кружков развелось. Сам каюсь: мои дети для меня лучшие во всем белом свете, собственно, как и для любого благоразумного отца. Таков уж закон эволюции – первобытный инстинкт.
– В конечном счете все эти кружки пустая трата времени и денег, – отмахнулся Сашка, – одна моя клиентка все уши мне просвистела историями о том какой одаренный ее пятилетний сынишка, и как об этом его учитель театрального мастерства распинался. Уверен, что говорит он это всем хорошеньким мамочкам с толстым кошельком.
– Ну может быть, – улыбнулся Шумилов, – а раз о кошельках заговорили, как там наши…, – добавил он, украдкой оглянулся и закончил полушепотом, – дела?
Сашка замялся, не решаясь ответить.
– Что такое? – нахмурил кустистые брови Шумилов.
Сашка помялся еще немного пока наконец не выдавил через силу:
– Как договаривались: на этой неделе.
– Замечательно, – расслабился Шумилов, – жду с нетерпением.
Ученик вдруг заметил подглядывания и смущенно прекратил играть. Сашка извинился, закрыл дверь и, попрощавшись с Шумиловым, отправился в Большой зал.
Спустя несколько часов закончил настройку рояля, получил от завхоза плату и, поглядывая по сторонам чтобы снова не натолкнуться на Шумилова, поспешил домой – собрать вещи и сразу на вокзал. Мыслями уже был на даче: явственно чувствовал как лежит в гамаке под густой листвой дуба, как лицо обдувает свежий ветерок пока пальцы перебирают струны гитары; как ласково журчит вода в речушке и чем сильнее чирикали птицы в яблоневом саду, шел быстрее.
Мечтания прервал мобильник. Как назло, позвонил клиент: теперь ему не терпелось получить гитару как можно скорее – дачу вновь пришлось отложить. Не теряя времени, Сашка отправился в мастерскую.
* * *
Недалеко от его дома, вдоль железной дороги растеклась неприглядным болотом территория старого завода, отданная теперь под склады и дешевые офисы. Подобные гнездилища неизменно привлекают работодателей, коим прибыль куда важнее комфорта подчиненных, тем кто ради избавления от лишних трат готовы селится даже в таком полуразрушенном захолустье.
Проходя мимо окон длинного кирпичного двухэтажного здания, Сашка по обыкновению одним глазком наблюдал за местными трудягами. В одних виднелись сосредоточенные женщины – утопая в рулонах разноцветной ткани, они что-то строчили на швейных машинках; за другими прятался небольшой кабинетик с железным шкафом, забитым белыми папками, и единственным столом с широким монитором, за которым проглядывалась только крохотная женская ручка, кликающая по мышке. Сразу за углом через щелочки штор мелькали странные люди – чаще всего они пели, рисовали что-то сидя прямо на полу, или танцевали блаженно улыбаясь; хотя фигуры что они выдавали больше походили на кривляние – Сашка называл этот балаган «сектой». Ближе к проходной, в подвальчике укрылась еще одна пошивочная – полулегальная; к ней каждое утро и в обед подъезжала газель, из подвальчика тут же выбегал дружный отряд раскосых человечков с десятком новеньких спортивных сумок в каждой руке; все это грузилось в машину и отряд так же молниеносно возвращался обратно. Пообедать предлагалось в местной столовой, временами приличной или кафе привокзального формата с едой всегда заветренной и сомнительной. Сашка чаще всего не рисковал и ходил обедать домой.
