Таким образом, мысль о «загробном существовании» (хотя, разумеется, и не в том виде, как это традиционно рисуется обыденному сознанию) не только для материалистически, но и для диалектико-материалистически мыслящего человека не может быть какой-то особой теоретической крамолой, едва ли не подрывающей все устои мировоззрения. Эта мысль противоречит не научным представлениям вообще, но лишь сугубо биологическому истолкованию понятий «жизнь» и «смерть». Но ведь такое толкование этих категорий и само противоречит действительному содержанию человеческого бытия, бытия субъекта принципиально иной формы движения.

Но если посмертное существование человека не вступает в неразрешимое противоречие даже с теми формами, в которых замкнуто социальное его бытие, то тем более оно не противоречит качественно более высоким формам движения, о которых мы здесь говорили. Меж тем, качественно более высокими началами, как показывает анализ, вполне могут быть формы существования окружающей нас «естественной» природы. Иными словами, привычная нам пирамида, вершина которой – социальное начало покоится на основании физических, химических и биологических форм движения, на деле может оказаться перевернутой и подлинным ее фундаментом может стать социальность, вершиной же – естественно-природные формы бытия. С биологической же смертью организма бытие каждого индивида неизбежно сливается с ними. А тем самым и индивид полностью сливается с этими, вершинными, формами существования, иначе – с носителем иного разума.

Такая метаморфоза рано или поздно должна произойти с каждым. В силу смертности своей биологической природы этой участи никто не состоянии избежать. Отсюда не только все человечество в целом, но и каждый индивид в отдельности, переступая порог земного существования, растворяется в формах бытия иного разума. А следовательно, и качественный барьер, существующий между человеком и субъектом принципиально иных форм культуры, оказывается легко преодолимым, и обмен информацией, необходимость которого для интеграции разумов сегодня представляется чем-то вроде категорического императива, оказывается вообще излишним.

Но вернемся к тому, о чем уже говорилось. Временная последовательность смены поколений, формирующих собой человеческий род, отнюдь не предопределяет структуру контакта – этот контакт вообще должен протекать вне привычных нам физических координат. Здесь же, на первый взгляд, получается, что он растянут во времени и в него последовательно вступают люди, последовательно завершающие круг земного существования. Однако порядок смены поколений вовсе не означает собой, что и сама интеграция их в структуре какого-то более высокого формирования должна осуществляться в точности том же порядке. За временным барьером нет никаких отношений следования или предшествования, поэтому и все преодолевающие этот барьер интегрируются не только с теми, кто уже завершил свой земной путь задолго до них, но и с поколениями, которым еще только предстоит народиться. Здесь каждое поколение должно сталкиваться с совершенно невероятным в условиях земной действительности фактом, ибо оно встречается не только со своими далекими предками, но и с такими же далекими потомками.

Впрочем, нужно оговорить, что такая встреча менее всего может походить на встречу давно не видевшихся друзей. Переходя временной порог, человек полностью сливается с иным разумом, растворяется в нем, но этот иной разум уже не расчленен, подобно человеческому, на отдельные атомарные сознания. Поэтому, строго говоря, никакой встречи вообще не должно быть.

Здесь можно провести прямую параллель с нашим собственным сознанием, одновременно охватывающим собою и строителей пирамид, и создателей космических аппаратов. Сосуществующие в нем герои разных поколений и эпох, деяния которых мы постигаем из исторических хроник, сами не способны общаться между собой, их заставляет соотноситься друг с другом только деятельность нашего все обнимающего разума. Свершения всех этих людей – не есть их собственная жизнь – это жизнь нашего духа. И все же каждый из них полностью сохраняет свою собственную индивидуальность и здесь, в растворившем их потоке нашего сознания.

Мы сознаем, что сказанное нами требует изменить некоторые стереотипы нашего сознания.

Краеугольным камнем привычного нам мировоззрения является представление о линейности всеобщего развития. Эта линейность может проявляться в разных формах. Так, например, абсолютно незыблемым для нас является представление о том, что прошлое во многом (если не во всем) определяет настоящее и в какой-то степени влияет на будущее, но ни настоящее, ни тем более будущее не в состоянии хоть сколько-нибудь воздействовать на свое собственное прошлое. Поэтому единый поток развития предстает в нашем сознании в виде луча, исходящего из некоторой покоящейся в глубоком прошлом точки и устремляющегося во временную бесконечность. В силу этого же представления все расположенное в прошлом, рисуется нам менее совершенным и развитым, напротив, все провидимое в будущем – приближением к некоторому идеалу. Наконец, проявлением все той же линейности является представление об абсолютной изолированности человека в этом мире. Бытие объективной реальности, может быть, и распростерто по всей оси физического времени, но временная область, обнимаемая нашим (земным) сознанием, – это что-то вроде маленького островка в безбрежном море. Если отсчитывать время существования нашего мира от так называемой точки сингулярности, то сорок тысячелетий цивилизации, отмеренных от становления кроманьонца и неолитической революции, даже в сумме с теми десятилетиями, в которые мы можем заглянуть в своих прогнозах на будущее, не составят и тысячной доли процента от общей длительности его существования. Мы замкнуты на этом ничтожном «островке» времени, и все то, что происходило, или – тем более – будет происходить за его пределами, по существу не имеет для нас никакого значения. И если верно, что реально существующими являются лишь те феномены, которые в состоянии оказать хоть какое-то воздействие на нас, то до некоторой степени справедливым было бы и утрированное утверждение того, что за пределами событий, обнимаемых этим ничтожным временным интервалом, вообще ничего нет, не было и, по видимому, уже никогда не будет…

Строго говоря, ничего страшного в таком линейном представлении нет. Если на протяжении столетий формируемая в частности и им методология познания была в состоянии не только объяснять, но и предсказывать развитие явлений, значит, полностью отрицать его причастность к объективной истине было бы неразумным. Но вместе с тем не только оно имеет право на существование в рамках диалектического материализма.

Мы вправе рассматривать материю как бесконечное множество пусть и детерминирующих друг друга причинной зависимостью форм и атрибутов, которое в полной мере способно реализоваться только во всем пространственно-временном поле. Но мы вправе утверждать и другое: как целокупность, она должна реализоваться в любом, сколь угодно ограниченном, пространственно-временном объеме. И если так, то в любом, сколь угодно ограниченном, объеме проявление любых низших форм ее организации и движения должно проходить под эгидой высших.

Ни то, ни другое утверждения не могут быть со всей строгостью доказаны. Как, впрочем, не могут быть и доказательно опровергнуты. Но было бы ошибкой утверждать безапелляционную правоту одного и абсолютную ложность другого. Весь опыт познания говорит о том, что истина должна заключаться вообще в чем-то третьем, синтезирующем в себе и тезис и его отрицание. Поэтому, отнюдь не претендуя на абсолютную правоту всего утверждаемого нами, мы тем не менее имеем вполне достаточные основания верить в то, что истина в конечном счете сложится и из тех невероятностей, которые были очерчены здесь.

Мы имеем все основания верить в то, что сознание – это и в самом деле атрибут материи, но отнюдь не частное свойство какого-то дискретного ее фрагмента, существование которого ограничено узкими пространственными и временными рамками…