Вышла на крыльцо, сдула непослушную прядь с лица и улыбнулась весеннему солнышку тысяча семьсот шестьдесят восьмого года.

«После обеда, если погода не испортится, возьму кисти, краски и нарисую это великолепие», – подумала я, подтянув повыше таз со свеже выстиранным бельём. Одной рукой чуть приподняла платье и стала спускаться по невысоким ступенькам. Деревянные башмаки громко стучали при ходьбе, я так и не привыкла к ним за десять лет. Они быстро натирали, иногда соскальзывали и беспощадно стучали по любым дорогам, отбивая все кости. Иногда я завидовала Оскару, потому что его высокие сапоги казались намного удобнее моих «кирпичей».

Я радовалась каждому новому дню, солнцу, деревьям, птицам. Это помогало не думать о том, что где-то в двадцать первом веке у меня есть родители, сестра с моим племянником, которому в этом году исполнится десять лет. А может быть, это племянница? Я до сих пор не имела представления о том, как сложилась их жизнь после возвращения. Но я любила фантазировать. В моем воображении Айала вышла замуж за Эрика, а через семь или восемь месяцев (или меньше, я понятия не имела, какой у сестры был срок, когда она вошла в лабиринт) у них родился здоровый малыш. Я представляла, как Айала рассказала маме с папой, что с нами приключилось. Мама с любопытством разглядывала мои рисунки, и по сей день молится, чтобы я была счастлива.

С Оскаром мне дико повезло! Я с каждым днём любила его всё сильнее. А повторись всё снова, я сделала бы тот же выбор. Я ни чуточки не жалела о том, что уехала с Оскаром в Париж. Была, конечно, одна вещь, приводящая нас в уныние – я не могла забеременеть. Лекари в этом времени не смогли нам помочь, да и чем они помогут? Вот бы попасть в наш современный центр планирования. Там бы точно сделали всё, что требуется для появления чуда. Как-то раз я попыталась намекнуть Оскару об этом, но он категорически отказался. Он думал, что эта проблема появилась из-за его возраста. А я упрямо заявляла, что в сорок девять у мужчины всё только начинается.

Напевая себе под нос незамысловатый мотивчик, я развешивала бельё и пританцовывала при этом.

– Мадам! Мадам Ревекка!

О, а это Агнис – моя черненькая и пухленькая служанка. Я ее обожала! Этот доброй души человечек скрашивал мои дни одиночества, когда Оскар отбывал на службу. Бывали времена, когда я ждала его по два или три года. Ничего общего с нашими днями. Это на самом деле ужасно.

– Что же вы это опять затеяли?

– Прошу тебя, Агнис! Я всего лишь постирала бельё! От скуки, – шутливо отвечала я. Она всегда злилась на меня за то, что я лезла в ее работу. Да и какая скука может быть с утра пораньше? Чтобы выстирать всё бельё, мне потребовалось подняться с рассветом. Она это знала, поэтому ещё пуще серчала.

На самом деле я увидела кошмарный сон, будто на наш дом налетела стая чёрных воронов. Мы не могли от них отбиться. Вот и тревожно на сердце стало. Поэтому-то и пошла стирать, чтобы отвлечь себя от скверных мыслей. Но Агнис я ни за что не признаюсь!

Женщина сердито наблюдала за мной минуту, уперев руки в бока. Я только краем глаза видела ее, поэтому не заметила, что в левой руке у неё конверт.

– Вы иногда невыносимы, мадам! – ворчала она.

– Я с детства такая, – парировала я. – Никогда не сидела на месте!

– Мадам, вам письмо пришло, – чуть тише сказала Агнис и вручила мне конверт.

Я смотрела на коричневый конверт и сердце гулко билось в груди. Обычно я ждала писем Оскара с трепетом, он всегда писал длинные содержательные письма, рассказывал о своей службе, а потом много писал о своих чувствах ко мне. «Твой образ скрашивает мои мрачные дни на войне. Я думаю о тебе днями и ночами, вспоминаю твою ласковую улыбку, понимающий взгляд. Твои губы. Нежные и тёплые как лето. Ты самая заботливая, самая добрая! И я счастлив, что встретил тебя!» – писал Оскар.

Но сейчас моя рука дрогнула, когда я взяла у Агнис конверт. Нехорошее предчувствие нарастало с каждой минутой. Оскар покинул дом всего несколько дней назад, так почему он сразу написал письмо? Неужели соскучился?

– Вы ступайте в дом, мадам. Я приготовила вам отвар, на блюдце горячие лепешки. Идите же, – подталкивала она меня. – Я сама развешаю бельё. А вы спокойно прочитаете письмо.

Я дошла до дома на негнущихся ногах. В столовой я действительно нашла горячий напиток и лепешки, но знала, что не буду есть. Вряд ли мне еда полезет в данную минуту. Поэтому я прошла к креслу у окна и опустилась в него.

Через час Агнис нашла меня в слезах.

– Боже милостивый! Мадам, что случилось?

Я смотрела в окно. Письмо я выронила, поэтому Агнис осмелилась подобрать и прочитать то, что там было написано. Самое ужасное, что я могла только ожидать.

Агнис ахнула, приложив чёрную ладошку ко рту.

– Мадам…

– Да, Агнис. Его больше нет. Оскара убили.

Безжалостное время сделало своё дело. И вот я одна – Оскара нет. Он покинул меня навсегда. Хотя совсем недавно целовал на прощанье и чувствовал себя таким счастливым, а я летала на крыльях любви. Прошло десять лет, а Оскар ни разу не позволил усомниться в моём решении остаться с ним. Но теперь всё утратило смысл.

Изо дня в день я бесцельно бродила по дому, не находя себе места. Он словно увеличился в размерах, стал необъятным и очень тихим.

Я больше не плакала. Тень великой печали легла на мое лицо. Раз боль и горечь утраты пришли ко мне сюда, возможно, исцеление следует искать в другом месте.

В один из солнечных дней я попросила Агнис помочь надеть самое красивое чёрное платье, а поскольку в Париже было тёплое лето, я прихватила с собой гипюровые перчатки и зонтик, чтобы скрыться от солнца. Агнис уложила мои волосы в красивую причёску, помогла надеть шляпку и перекрестила на дорожку.

За долгое время я впервые вышла на улицы города. У меня была цель, но шла я не спеша. У церкви Сен-Жармен-л’Осеруа* (средневековая церковь в Париже), находящейся с восточной стороны Лувра, на Луврской площади, скопился народ. Я подошла ближе, чтобы полюбопытствовать, что там происходит. И была шокирована. Какого-то мужчину избивали плетьями, гоняя его по церковному двору. Я едва могла расслышать слова, но до меня доносилось чёткое «кайся перед Богом».

– За что он должен кается? – спросила я у рядом стоящей женщины с ребёнком на руках.

– Он посмел своровать хлеб у булочника, – ответила женщина.

Я не стала говорить вслух, что раз человек ворует хлеб, значит, у него нет другого выхода. Он мог сделать это ради детей, умирающих от голода. Но эти люди не способны меня понять, поэтому я молча отошла от церкви, и на этот раз села в экипаж, чтобы добраться туда, куда изначально была нацелена ехать. Прогулки в одиночку могут быть опасными.

На протяжении всего пути из головы не выходило это зрелище. Мужчина жалобно кричал, моля пощадить, а его хлестали до крови. Унизительно, жестоко и несправедливо. Оскар не позволил бы мне приблизиться к этой толпе. Теперь я понимала, почему за все годы не видела зла. Оскар оберегал.

По щеке скатилась слеза, которую я быстро промокнула носовым платочком. Мне ещё больно вспоминать о нём.

Майор Буаселье встретил меня с почтением и сразу провёл в свой кабинет, где в самом центре стоял массивный стол. Поскольку мы жили в эпоху рококо, то все, вплоть до офицеров, старались сделать свои помещения величественными, изысканными и элегантными. Вся мебель для сидения была особенно мягкой. В одно из таких изящных кресел майор предложил мне присесть. Подушек, обтянутых гобеленами здесь не было, но я не собиралась облокачиваться. Опустилась на край и сняла перчатки.

– Что привело вас ко мне, мадам Леруа? – вкрадчиво спросил майор Буаселье после того, как выразил соболезнования.