© Клемент В., 2023

В феврале 1989 года на волне перестройки мне удалось одному из первых, если не считать не прекращающийся ручеек отъезда советских евреев в Израиль, покинуть Советский Союз и оказаться в ФРГ. Сначала я по частному приглашению приехал поездом в Варшаву. Перестройка и там шла полным ходом. На футбольном стадионе столицы проводилась масштабная воскресная барахолка. Я привез из Ленинграда сумку с бытовой техникой и детскими игрушками на продажу. Не успел я и глазом моргнуть, как все содержимое сумки было распродано. Мне показалось, что поляки даже не торговались, а сорили своими, видимо, обесценившимся, деньгами.

Через четверть часа у меня на руках уже находилась толстая пачка польских злотых. Советские деньги полякам оказались не нужны, поэтому с собой у меня было в качестве сувениров только два десятка юбилейных рублей. Так, налегке, я отправился поездом не назад, в СССР, как было предписано мне, туристу, а в Восточный Берлин с прицелом на Берлин Западный, как безвизовый город. О том, что Западный Берлин имеет статус открытого города, советские граждане в своем большинстве не знали.

И уже там, на выходе из вокзала, я зашел в пункт обмена валюты. Сначала служащий отказался принимать от меня злотые, но потом сжалился, забрал все мои наличные, и выдал 20 дойчмарок. Что можно было на них купить? Два ящика пива. Я же потратил дойчмарки глупейшим образом, – купил большие радио-наушники со встроенными пальчиковыми батарейками. И только пару дней спустя обратил внимание на то, что никто в таких наушниках по улицам не ходит.

Справедливо, что многие европейские страны перешли на евро. Особенно полезным щелчком по самолюбию немцев пришлась эта новая валюта. При дойчмарках было как? На всю европейскую валюту бюргер из ФРГ смотрел свысока. Скажем, регистрируюсь я на марафон в немецком Дуйсбурге и хочу заплатить стартовый взнос в бельгийских франках. Нет, останавливает меня волонтер, платите в дойчмарках. И все. Никаких возражений. Раз заехал на территорию ФРГ, – будь добр расплачиваться валютой этой страны. Совсем другое дело при регистрации в сопредельных странах. Скажем, заявляюсь я на марафон в голландском Роттердаме и предлагаю для оплаты за участие советские юбилейные рубли. Хорошо, уважительно спрашивает волонтер, а какой курс вашего рубля к нашему гульдену? Я на голубом глазу отвечаю: один советский рубль равняется десяти гульденам! О кей, соглашается голландец и принимает от меня пять новеньких монет в обмен на стартовый пакет. На самом деле рубли не имели никакой стоимости в странах западной Европы. Здесь голландцы отличались от немцев тем, что не выделяли свой гульден на фоне любой другой валюты. Как и бельгийцы со своими франками.

Мы, как советские марафонцы, привыкли участвовать в домашних забегах бесплатно. В капиталистических странах за участие в марафоне нужно было платить. Разумеется, всех топовых марафонцев из СССР освобождали от уплаты стартовых взносов и даже иногда приплачивали им за участие в соревнованиях, не говоря уже о призовых. Таких, однако, были единицы. А с началом перестройки не только мастера спорта, но и многие любители бега ринулись выступать в Европу. И организаторам приходилось также заявлять их на марафоны бесплатно, поскольку у россиян не было такой валюты на руках. И на стартовые 50 дойчмарок можно было семьей в странах СНГ (содружество независимых государств) или в России прожить неделю.

Вот уже полгода, как я нахожусь в Западной Германии. Франкфурт-на-Майне. Гуляю по центру города. Зашел в Дойче банк, предъявил социальный чек с паспортом, по которым мне выдали 200 немецких марок. Живем! А вот и Мак Дональд. Надо зайти, перекусить. Съел сэндвич, запил колой. Спустился в туалет. Смотрю: дамская сумочка на полу возле рукомойника. И больше никого в помещении. Подумал: надо осмотреть содержимое. Ага, вот документы, блокнот, связка ключей и прочая косметика. Портмоне! Денег нет ни пфеннига. Сумку украли, а деньги вытащили, догадался я. Тут не надо быть слишком умным, и так все понятно.

Теперь надо найти хозяйку сумочки и вернуть ей, решаю я. Заодно, лишний раз пообщаюсь с немчурами. Может быть, даже получу вознаграждение за украденную находку. Иду в телефонную будку, звоню по первому номеру из блокнота, и на ломаном немецком объясняю, что нашел сумочку и хочу ее вернуть хозяйке. Мужчина на другой стороне провода соглашается на встречу со мной.

Где? В зале железнодорожного вокзала, предлагаю я. Буду в синих джинсах и куртке, с дамской сумочкой в руках. Буду через час, отвечает немец, назвавшись Куртом. Ну и ладушки! В 14:00 я уже на месте встречи. Чувствую, однако, что‐то не так. Какое‐то напряжение в воздухе. Отмечаю боковым зрением, что сразу четверо мужчин с багажными тачками, причем, пустыми, как бы ни обращая на меня внимания, окружают со всех сторон. Навстречу мне из толпы пассажиров выходит, кажется, тот человек, которому я звонил. И в это же мгновенье, оставив свои тачки, четверо полицейских в гражданской форме бросились ко мне. Я сразу понял, – засада! Щелкнули наручники, и фрицы без разговоров повезли меня в участок.

Там меня принял старший по смене, офицер полиции. Меня обыскали и выложили содержимое карманов на стол. Денег у меня оказалось 190 марок. Офицер отвлекся на телефонный звонок и долго разговаривал с кем‐то. Не весь разговор я понимал, но предположил, что он вел беседу с женщиной, жертвой ограбления. Затем офицер сказал своему подчиненному, что в украденной сумочке находилось 200 дойчмарок. Все сходилось! В помещение зашел еще один полицейский: небольшого роста, коренастый. Он встал нарочито передо мной, достал из кармана кожаные перчатки и стал медленно натягивать их на руки. Мамочки, сейчас начнут бить, решил я. Куда я попал? Гестапо!

В этот момент другой полицейский, который снимал с меня наручники, развернул листок бумаги, лежащий на столе моего содержимого. Прочитал, и протянул старшему по смене. Тот движением пальца остановил коллегу в перчатках и снова взялся за телефонную трубку. Квитанция из банка! Как же я сразу не догадался предъявить им эту квитанцию? Сейчас позвонят в Дойче банк и все выяснят. И, действительно, напряжение спало. Офицер положил трубку на аппарат и сменив интонацию в голосе на дружескую, обратился ко мне:

– Мы проверили. Эти деньги вы сегодня получили в банке, они ваши. Тем не менее, чужие вещи трогать нельзя. Ни при каких обстоятельствах. У нас так не принято.

– Откуда мне было знать, – отвечаю, – у нас это норма, обнаружить пропажу и найти ее хозяина. Так, в прошлом году в Ленинграде я подобрал с проезжей части Московского шоссе водительские права, выяснил номер телефона хозяина, позвонил, встретился, и получил 10 рублей вознаграждения за находку. Можно было, конечно, отнести найденные права в отделение милиции или в ГАИ, но многие советские граждане поступили бы так, как я.

Объяснял я офицеру на ломаном немецком, но он меня прекрасно понял и предложил чашку кофе. На этом инцидент был исчерпан. Через неделю я получил открытку по почте от Курта. Он, как мне показалось, холодным тоном приносил свои извинения за инцидент. Больше я в Германии к бесхозным вещам и на пушечный выстрел не приближался. Но, таким образом, в экстремальной ситуации, новый для меня язык осваивается в считанные недели!

Моя матушка три раза приезжала погостить из Даугавпилса в Ахен. На выходные мы с Эриком собирались на очередные соревнования по бегу (на этот раз в соседний Маастрихт) и брали ее с собой. После финиша, как обычно, принимали душ, затем участвовали в церемонии награждения, пили пиво или кока-колу, обсуждали протоколы забега и делились общими впечатлениями. Типичная спортивная тусовка. Купил пиво для матушки и я, но не успел оглянуться, как она опустошила содержимое бокала. Я снова заказал пиво для нее. И опять пиво было выпито почти залпом. Умеем мы пить, русские.