Цвет её кожи также отличается от моего. Этот блестящий оттенок оливкового напоминает обожжённую землю. Мой цвет кожи гораздо менее экзотичный — персиково-розовый, как у моего отца.

Единственная черта, которую я, пожалуй, ни от кого не унаследовала — это форма моего лица. Лицо Зендайи идеально овальной формы, а у моего отца — идеально квадратной. Что же касается меня… Бабушка считает, что у моего лица форма сердца. Это из-за моего острого подбородка и высоких скул. Я всегда думала, что пошла в маму, в Агриппину, потому что у неё тоже острый подбородок и выдающиеся вперёд щёки.

Но, очевидно, что это не так.

Я задвигаю подальше печаль, которая всегда сжимает моё сердце, когда я вспоминаю о секретах своего происхождения, и концентрируюсь на этом окне, в которое разрешил мне заглянуть Лоркан.

Губы Зендайи, полные и розовые, приоткрываются, и она улыбается такой яркой улыбкой, что та кажется неземной. Моё сердце сжимается при виде её радости, а затем сжимается ещё больше, когда я слышу её мелодичный смех. Интересно, смеялась ли она в последние двадцать лет?

Жива ли она?

Мои глаза замечают подвеску в виде перламутровой раковины в ложбинке на её шее. И хотя сама раковина белая, кончик её спирали — темно-красного цвета.

Моя мать встаёт, прижимает одну ладонь к столу, а вторую — к животу, к очень большому животу. Её пальцы ласкают живот, и хотя я больше не нахожусь внутри неё и никогда не чувствовала её ласки, моя кожа покрывается мурашками от этого фантомного прикосновения.

Она поднимает глаза, услышав шум крыльев. Гигантские вороны влетают в люк, точно пушечные ядра, их перья превращаются в дым, а затем в плоть. Одно из этих гигантских существ приземляется рядом с ней. Когда Кахол перевоплощается в человека, Зендайя обхватывает его руками за шею и притягивает к себе его лицо.

При виде такой большой любви моё сердце переворачивается и заполняет кровоток своими лихорадочными ударами.

Моя жизнь могла быть совсем другой, если бы Мириам не встала между ними… между всеми нами. Эта мысль заставляет меня почувствовать себя предательницей, неблагодарным ребёнком. Бабушка и мама дали мне всё, и как я им отплатила? Представляю жизнь в окружении других людей. Людей, которые даже не являются фейри.

Жар застилает мне глаза. Я закрываю их, и по моей щеке стекает горячая слеза.

Когда я снова их открываю, в «Таверне-Базаре» снова темно, а полуприкрытые глаза Лоркана ярко горят. Фибус и Эйрин тоже за мной наблюдают. И если губы Эйрин вытягиваются в мрачную линию, то Фибус так плотно сжимает губы, что ему едва удается уместить во рту хлеб, который он обмакнул во что-то жёлтое.

Я смахиваю слезу и одаряю его улыбкой, которая не снимает его беспокойства. Когда Лоркан переводит взгляд на свою мать, и их головы склоняются друг к другу, Фибус припадает губами к моему уху и шипит:

— Ты плачешь? Почему ты плачешь? Это Рибав заставил тебя плакать? Мне уже неважно, что у него есть железные когти и клюв. Если он сделал тебе больно…

Я поворачиваю голову, и наши носы почти сталкиваются.

— Он показал мне воспоминание о моей матери.

Зрачки Фибуса сокращаются, уступив место зелёным радужкам.

— Ох. Хорошо. Я предпочитаю не ввязываться в драки, в которых у меня нет шансов победить.

Я улыбаюсь.

— Какую мать он тебе показал?

— Зендайю.

Вниз по моей спине пробегает ток, когда я представляю, как её рука лежит на… мне.

— Думаю, я больше похожа на отца. Кстати, о нём…

Я поворачиваюсь к Лоркану и жду, когда Эйрин закончит говорить, после чего спрашиваю:

— Я ещё увижусь с ним перед своим отъездом?

— Отъездом? — голос Фибуса берёт такую высокую ноту, которую я не слышала со времён его пубертата.

— Лоркан разрешил мне вернуться домой. Разве это не чудесно?

Рот моего друга раскрывается, как и пальцы. Его бутерброд падает на тарелку, на которую он положил всего понемногу.

— По твоему голосу не скажешь, что это чудесно.

— И всё же это так. Я считаю, что это очень даже чудесно.

Он вытирает пальцы о салфетку, а его брови изгибаются, точно надутые ветром листья.

— Ты поедешь домой со мной или останешься?

Он колеблется, затем хмурится и смотрит на Лоркана.

— Я вернусь с тобой, Капелька, но, по моему мнению, это дерьмовое решение.

Я сглатываю, услышав его неодобрение, но затем напоминаю себе, что это идёт от его сердца. Фибус переживает, и не без причины. Перед отъездом из Монтелюса, Данте сказал мне, что для меня будет безопаснее держаться подальше от Люса, потому что фейри будут воспринимать меня как предательницу, которая убила их короля.

Эти слова вбили последний гвоздь в гроб моих чувств по отношению к нему. Ведь именно он потребовал голову своего брата, а не я. И, тем не менее, он обвинил во всём меня. Интересно, это именно то, что он всем рассказал, когда занял трон Исолакуори и объявил себя королём, надев на голову залитую кровью корону?

Я стараюсь найти ответ на этот вопрос в глубинах глаз Лоркана, но они ничего не выражают. Я пытаюсь проникнуть в его сознание, но наталкиваюсь на стену из обсидиана без начала и конца, и даже без единой трещинки. Я почти прошу его показать мне всё то, что он видел и слышал, но в глубине души я не хочу знать, так как это может повлиять на моё решение.

Я снова поворачиваюсь к Фибусу.

— Хорошо, что я не спрашивала твоего мнения, Фибс.

Он закидывает влажный хлеб в рот и начинает жевать его, точно бешеное животное, после чего хватает своё ягодное вино и залпом выпивает его. Кадык на его бледной шее двигается, точно бритва.

— Когда мы уезжаем?

— Утром, — говорю я.

Он кивает.

— Хорошо. Значит, у меня есть ещё несколько часов, чтобы покричать на тебя.

— Фибус, — вздыхаю я.

Он протягивает руку.

— Прибережём этот разговор до того момента, как мы окажемся за закрытыми дверями.

Ещё один вздох вырывается из моей измученной груди.

— Похоже, это будет совсем не разговор.

Он отворачивается от меня и переводит всё своё внимание на Эйрин. И хотя Лоркан не похлопывает его по спине, я понимаю, что раздражение моего друга доставляет оборотню удовольствие.

— Ничто и никто не заставит меня передумать.

— О, я и не питал иллюзий насчёт того, что ты останешься, Фэллон, — говорит он. — А что касается твоего отца — ты спросила, увидишься ли ты с ним. Он прочёсывает все три королевства в поисках Дайи, так что боюсь, он не успеет вернуться, чтобы тебя проводить.

Меня настолько шокирует эта новость, что мои пальцы отпускают мой импровизированный плащ. Тяжёлая ткань скользит вниз по моим рукам и остается лежать на сгибе локтей, словно шаль.

— Разве это не опасно?

— Он не один.

Я рада слышать, что мой отец отправился на эти поиски не один, и всё же…

Золотые радужки Лоркана вздрагивают, после чего застывают вместе со всем остальным телом.

— Воронам нелегко жить без своих партнёров.

Я не думаю, что он хотел меня в чем-то обвинить, и всё же именно чувство вины начинает наполнять мою пульсирующую грудь.

«Жаль, что я не та пара, которую ты заслуживаешь, Лор».

Он мне не отвечает. Наверное, тут не на что отвечать.

И, тем не менее, его молчание задевает меня за живое. И как бы я ни пыталась сосредоточиться на Эйрин и вопросах, которые она задаёт о моём детстве и моих увлечениях, вопросах, которые переводит мне Лоркан, мои мысли уносятся в другую сторону.

В мой маленький голубой дом в Тарелексо, с фресками на стенах и ароматной глицинией.

К моему верному розовому змею со шрамами, опоясывающими его плоть.

К мрачному ракоккинскому лесу, окутанному туманом.

К белым баракам, где я провела один вечер с Данте, будучи убеждённой в том, что это будет наш первый из многих других вечеров.

К горному перевалу, на который я взобралась на спине своего прекрасного скакуна.

К тому, как я впервые увидела Небесное королевство и поразилась ему.