– Анна

Сторожевая башня стоит на вершине отвесной скалы. Округа ее полна бродячих собак. Собаки свирепы и подозрительны: ни одна живая душа не ступит без их ведома на здешнюю почву. А если и ступит, будет разорвана в клочья. Случайные прохожие боятся собак.

Над сторожевой башней сгущается ночь, стягиваются тучи, и идет дождь. Собаки вбегают в распахнутые двери, благодарно лижут мне руки, припадают к чашкам с едой и ложатся спать у растопленного камина. Непогода.

Мы никого не ждали. Как вдруг раздался подозрительный шорох за дверью. Никто не стучал, но возился и возился у порога. Я пошла отворить. Сноп света выхватил из темноты фигуру мужчины, который растерянно уставился на меня. Он словно и не ожидал меня здесь увидеть.

– Ах ты паскуда, – сказала я и, схватив бедолагу за шиворот, втащила его внутрь сторожевой башни, – ты незваный гость, – объявила я ему.

– Моя совесть чиста как белые простыни, – залепетал было он, – а от ваших собак житья людям нет.

– Ах, так?! – мои брови взметнулись вверх. – Каким людям? Я никого не звала.

– Несчастные путники гибнут в здешних местах.

– А кто, по-вашему, построил сторожевую башню? Уж не эти ли самые люди? А?! – возмутилась я и отрубила указательный палец на его правой руке. Гость мой заорал. Я бросила палец собакам. – Как проучить тебя, друг мой? – с искренним интересом заглянула я мужчине в заплаканное лицо.

Но лицо его было искажено страданием, он не смог мне ничего ответить.

– Что ты делал там, я утром гляну. Ты до утра не доживешь, – пригрозила я.

– Придут еще люди. И убьют вас с собаками, – сквозь рыдания промямлил мужчина.

– Зачем? – полюбопытствовала я, искоса глядя на гостя.

– Да от ваших собак…

– Послушай, ты повторяешься, – вздохнула я, – Сторожевая башня стояла тут до них, будет стоять и далее. И собаки будут здесь жить, и ничья нога не ступит на здешнюю почву. Так заведено. Не вам это менять.

– Отпусти меня. У меня жена и дети, – попросил неожиданно мой гость.

– Что ж ты не подумал о них, когда шел сюда? – посмотрела я на него.

– О них я и думал. Как мои дети будут ходить по здешним местам, – с достоинством произнес мужчина и утер слезу.

– Как объяснишь, так и будут ходить. А точнее, обходить сторожевую башню стороной. Не в их это компетенции. Как не в твоей. И не в моей, в частности. …С некоторыми вещами просто нужно смириться. И всё, – добавила я после секундной паузы.

– Ты отпустишь меня? – снова подал голос мужчина.

– Нет, – покачала я головой, – не я эти правила придумала.

Он покрылся гусиной кожей и мелко-мелко затрясся. Он вспотел, и его знобило. Ему конец.

– Фундамент этой башни заложил отец, – решила рассказать своему гостю маленькую байку я, – А далее по кирпичику стены строили многие и многие люди. Они не щадили себя на стройке – дневали и ночевали там. Ты разве не знаешь?

– Не помню, – промямлил он.

– Что ж теперь пенять на собак, когда первоначальна башня, – пожала я плечами и подбросила поленьев в топку, – они, эти люди, очень старались – хотели создать что-то внушительное, что-то крепкое и долговечное. Им удалось. Ты как считаешь?

Гость кивнул.

– Я выпущу тебя поутру. И что? Тебя разорвут эти дремлющие животные. Зачем ты пришел сюда? И что ты там делал? Там, в темноте, под дождем?

– Мои дети отомстят за меня, – решил вдруг проявить отвагу этот мужчина.

– Какой глупый народ, – покачала я головой и больше не проронила ни слова.

Скоро рассвело. Я не шевелилась. И мужчина встал. Он сделал шаг, потом второй. Потом он почувствовал свободу и покинул сторожевую башню. Через мгновение раздался взрыв. Собаки повскакивали с мест и кинулись врассыпную. Я вышла следом за ними.

Бедолага подорвался на собственной взрывчатке. Наверное, забыл… Со всеми своими «белыми простынями» и прочее…

Карлик по имени Карл сидит на троне, при своих пажах, в короне. Корона ему велика. Велика настолько, что его узкие, хрупкие плечи не могут ее удержать – и корона висит на Карле, как какая-то наградная ленточка – наискосок.

Карл возмущенно разглагольствует, громко попирая честь и достоинство своих пажей, часто повторяется и ходит по кругу. Но пажи сладко спят. На мягких пуховых подушечках, в кружевных велюровых чепчиках, на своих позолоченных стульчиках.

Карл закончит свои упоительно долгие речи, наконец, устанет слушать себя (хотя это бывает крайне редко), занесет свою золотую ложечку и позвенит ею о свой богатый кубок. Тогда пажи раскроют глазки, поднимут головки, сладко потянутся и побредут выполнять свою работу. Обычную работу – ту, что изо дня в день.

Карлика Карла полностью устраивало то обстоятельство, что пажи спят на его собраниях. Ведь меньше всего Карл любил, когда кто-то из пажей высказывал собственную точку зрения. А пока пажи спят, думал Карл, и мнений они не имеют. Они вообще не должны их иметь, потому что я так решил, думал Карл.

Карлику было до изнеможения скучно, он побалтывал своими короткими ножками, сидя на троне, который, к слову, тоже был ему не впору, и суетливо придумывал день напролет новые порядки. Он каждый день вносил новый закон, и пажи должны были его исполнять. А на утро Карл снова вопил исступленно, закатывал глазки в изнеможении и жаловался на судьбу, что его окружают одни только глупцы и воры.

Карл кричал на пажей за неисполнение законов прошлых, нынешних и даже тех, что он не успел еще придумать, а они, неразумные, не смогли в его коронованной головке прочесть. И снова все повторялось по кругу: Карл говорил-говорил, одно и то же по много раз, он с упоением слушал звук своего голоса. Карл в душе был очень счастлив, был очень удовлетворен. А пажи спали, так как менять что-то было не в их компетенции.

Рядом с троном Карла день и ночь сидела древняя старуха. На носу ее ютились очки. Дужка этих очков была сломана, и старуха неустанно жаловалась Карлу на это досадное обстоятельство, и даже говорила: "Хорошо бы, кто-нибудь починил мне очки". На что Карл фыркал, что-то невнятно бубнил и замолкал. И никто не чинил очки старухи, матери карлика Карла.

Карлик Карл был нелюбимым ребенком в семье. Оттого, может быть, он так отчаянно стремился забраться на огромный трон, собрать вокруг себя верных пажей, и, изощренно издеваясь над ними, за их счет казаться себе значительным (значительнее, чем он есть).

Карлик Карл вскарабкался на трон, напялил корону, как ни велика она была, и собрал верных пажей. Он делал, что хотел, ходил на голове, стоял на ушах (на чужих, разумеется), казнил и миловал. И старуха-мать пребывала с ним рядом. Он ненавидел и обожал ее. Хоть она по-прежнему не умела дать ему подлинной материнской любви. Старуха просто не могла и не знала.

Карлик Карл сидит на своем троне, болтает ножками, в своей короне, которая ему велика.

Девушка живет на оборотной стороне мира карлика Карла. В ее мире падает хлопьями снег, настает солнечно-яркое утро, и цветы распускаются на окнах. Вот такой у нее мир. По зеленому, бескрайнему полю девушка идет, собирая в большую корзину раковины, цветы и ягоды. Снег падает на ее белокурые волосы, и волосы сверкают на солнце, словно усыпанные бесчисленными бриллиантами. Касаясь земли, снег тает, и растения вмиг впивают восхитительно прохладную, чистую влагу неба. К вечеру поле обращается в морскую гладь. И волны, одна за другою, вздымают его гигантское тело, и рыбы, высоко выпрыгивая из воды, резвятся в закатных лучах. Всходит луна. Она полна и прекрасна. И море инстинктивно тянет к ней свои белоснежные курчавые гребни. В полночь все замирает, и снова с неба падает хлопьями снег. К рассвету он запорошит округу до самого горизонта. Но на рассвете вновь зацветут цветы. И девушка выйдет из своего чудесного дома, возьмет в руки корзину и пойдет собирать плоды.