Собрание мы в этот же день и провели. Не комсомольское, правда, а судовое. Рыбу всё не могли найти, и кеп решил даром времени не терять.

Собираемся мы в салоне – где же нам ещё? Ну, летом в погожий день можно и на палубе, а так – в салоне, это у нас самое большое помещение. Почти всё оно занято столом, с двумя лавками, на одном торце стоит кинопроектор, а против него на переборке – простыня натянута вместо экрана. В камбузной двери – окошко, оттуда кандей подаёт «юноше» миски и кружки, и в это же окошко они – сбоку – смотрят фильмы.

Набились плотно, все пришли, кроме вахтенных. Кеп нам сделал доклад: рейс у нас – сто пять суток, за это время мы пять раз должны подойти к плавбазе, сдать пять грузов, а шестой – сами повезём в порт. Всего плану у нас – триста тонн, за выполнение – премия двадцать процентов, за каждую тонну сверх плана – по два процента премии… Каждую экспедицию мы это выслушиваем внимательно.

– Ну, высказывайтесь, моряки, сколько берём перевыполнения?

Помолчали. Крепко помолчали. Наконец Шурка высказался – он у кинопроектора сидел и крутил ролик. С другой стороны ролик крутил Серёга.

– Это как заловится, – сказал Шурка.

– Ну, правильно. Но обязательство-то взять – нужно.

Опять помолчали. Васька Буров попросил слова и брякнул, как в воду кинулся:

– Триста одну тонну!

Кеп усмехнулся.

– Ну, Буров, ты даёшь стране рыбы!

– Да я – хоть четыреста, мне для страны не жалко. Только не заловится.

Жора-штурман, которого мы секретарём выбрали, разрешил наши сомнения:

– Об чём спор? В прошлый раз на триста двадцать взяли обязательство, а выловили – триста пять. И что? Такие же сидим, не похудели.

Так и проголосовали – за триста двадцать. Кеп не стал спорить, записали это в протокол.

– Только прошу заметить, – кеп сказал. – Если мы как сегодня будем брать, этак мы в пролове окажемся, как пить.

Дрифтер только того и ждал.

– А это разве ж не от нас зависит? Мы со своей стороны – всё приложим. Но кто её ищет, рыбу? Штурмана ищут. А они должны искать по всей современной науке, чтоб зря не метали бы, как вчера.

Третий заёрзал на лавке, шрам у него побелел.

– Сколько нашёл, столько и застолбил. Значит, не было косяка побольше.

Дрифтер на него не глядел.

– Вопрос у меня в связи с этим.

– Давай свой вопрос, – кеп сказал.

Лицо у дрифтера засияло, залоснилось.

– Вот у нас некоторые штурмана без дипломов ходят. Могу я им доверять, когда они на мостике? И жизнь свою доверять, и рыбу?

– Кого имеешь в виду?

– А пусть он сам выступит, собрание послушает.

Все поглядели на третьего. Он встал, весь красный.

– Кто тебе сказал, пошехонец, что у меня диплома нет? Могу показать.

– Мне чужого не надо, я на твой хочу поглядеть.

– Черпаков, – кеп сказал, – что у тебя с дипломом?

– Да, – сказал дрифтер, – объясни собранию.

– Есть у меня диплом. Только справки нет об экзаменах.

– Где ж ты её потерял? – спросил дрифтер.

– Не потерял, а в порту оставил.

Дрифтер взревел:

– Попрошу в протокольчик! Справки при себе не оказалось.

– Не гоношись, у меня только два экзамена не сдано. Общеобразовательных. А по судовождению – все.

– Попрошу в протокольчик! Два экзамена не сдано. Как же тебе его выписали, если не сдано?

– Ну, выписали. Обещал попозже сдать. В рейс надо было идти, вот и выписали.

– Сколько ж поставил? Литр? Или полтора?

– Вот уж это не твоё пошехонское дело.

– Черпаков, – кеп сказал. – Чтоб ты мне оба экзамена сдал срочно. Какие у тебя там?

– Сочинение по литературе. И морская практика. В порт придём – тут же сдам.

Дрифтер опять вылез:

– Не-ет, не в порт! До порта я ещё с тобой плавать должен, жизнь свою доверять. А экзамены ты можешь на базе сдать, там преподаватели имеются.

– Нужно же подготовиться…

– А вот и готовься. Вахточку отстоял – и готовься. А нечего ухо давить и фильмы по пять раз смотреть. Откажись от кое-каких соблазнов, а сдай, всей команде на радость.

Кеп сказал:

– Придётся, Черпаков. Какой первый сдашь?

– Какой потрудней. Сочинение.

Дрифтер взревел:

– Попрошу в протокольчик! На первой базе он сочинение сдаёт, а на второй – практику.

Занесли и это. Третий сел, как побитый, сказал дрифтеру:

– Добился, пошехонец.

– А я не для себя, я для всей команды стараюсь.

– Добро, – сказал кеп. – Какой у нас там следующий вопрос? Быт на судне? Вот, с бытом… Прямо скажем, хреново у нас с этим бытом… Сегодня в салон вхожу – Чмырёв какую-то историю рассказывает Бурову и матерком перекладывает, как извозчик, понимаешь, дореволюционный. Салон у нас всё-таки, портреты висят, а не сапожная мастерская.

– А что? – сказал Шурка. – Я – с выражением!

– Так вот – без этих выражений. А то мы без женщин плаваем, так сами себя уже не контролируем. Вношу лично предложение – отказаться от нецензурных слов.

Опять помолчали крепко.

– Николаич, – сказал дрифтер, – вы ж сами иногда… на мостике.

– И меня за руку хватайте. И потом – на мостике, не в салоне же.

– Есть предложение, – Васька Буров руку поднял. – Записать в протокол: для оздоровления быта – не ругаться в нерабочее время.

– Почему это только в нерабочее?

– Так всё равно ж не выйдет, Николаич. Зачем же зря обязательство брать?

Кеп махнул рукой.

– В протокол этого записывать не будем. Запишем: «бороться за оздоровление быта на судне». А языки всё же попридержим.

Проголосовали за это единогласно.

– Теперь насчёт стенгазетки, – сказал Жора. – Хоть пару раз, а надо бы выпустить.

Серёга сказал мрачно, не переставая ролик крутить:

– Это салагам поручить. Они у нас хорошо грамотные.

– А что? – сказал кеп. – Это разумно. Только не салаги они, а молодые матросы. Как они, согласны?

– Сляпаем, – сказал Димка. – Алик у нас лозунги хорошо пишет, ровненько.

– Вот, шапочку покрасивей. Только название надо хорошее придумать, звучное.

– Есть, – сказал Шурка. – «За улов!».

Кеп поморщился.

– А пооригинальней чего-нибудь – нельзя? «За улов!», «За рыбу стране!». А что-нибудь этакое?..

– «За улов!» – Шурка настаивал. – За-ради чего мы тогда в море ходим?

Проголосовали – «За улов!». На том и разошлись мирно.

– Штормит, мальчики, – старпом нас обрадовал утром, – а выбирать надо…

Насчёт «штормит» это мы и в кубрике слышали, полночи нас в койках валяло с боку на бок, а вот выбирать ли – они там, наверное, долго с кепом совещались, что-то не будили нас до света, как обычно.

Салаги мои поинтересовались – сколько же баллов. Семь с половиной оказалось.

– А мне, когда я оформлялся, – вспомнил Алик с улыбкой, – даже какое-то обязательство дали подписывать – после шести не выходить на палубу. Прямо-таки запрещается.

– Действительно, – Дима подтвердил. – И к чему, спрашивается, такие строгости?

Все помалкивали да одевались. Что им ответишь? Перед каждым рейсом мы эти обязательства подписываем, а и в девять, бывает, работаем. Кандею не варить можно после шести, только сухим пайком выдавать, а варит. Да и никто про них, про эти бумажки, не вспоминает в море, иначе и плана не наберёшь. Рыба-то их не подписывает, а знай себе ловится в шторм, и ещё как! И подумать, тоже она права: этак у нас не работа будет, а малина. А надо – чтоб каторга.

Горизонт сплошь затянуло струями, как кисеёй, другие суда едва-едва различались, да и наш пароходишко наполовину за водяной завесой. Я выглянул из трюма – стоят зелёные солдатики по местам, как приговорённые, плечи согнули, только роканы блестят. Под зюйдвесткой не каждого и узнаешь, все одинаковые, и у всех на лицах – жить не хочется.

У меня в этот раз работа была полегче, сети шли тяжёлые и трясли их подолгу, вожак шёл медленно. Я и Ваську Бурова вспомнил: «Тебе там теплее всех, в трюме». Разве что из люка попадало за шиворот. Но уже на четвёртой сетке дрифтер ко мне заглянул: