Естественно, что эта инициатива понравилась рядовым членам фракций, благосклонно воспринявшим проект инициативы на вечерних слушаниях. Дело нешуточное, поэтому Торисмуд предложил обсуждать инициативу на трёх заседаниях, чтобы выработать точно устраивающий всех регламент. Он проявлял живейшее участие в обсуждении, хотя Эйрих прекрасно понимал, что главное дело старший сенатор уже сделал — заронил в почву зерно, а дальше оно само вырастет… во что-то. Но желаемый им хаос уже начался.
С «партийной инициативой» остготский Сенат ступает на нетвёрдую почву отсутствия чужого опыта: такого ещё не было нигде, поэтому нельзя подсмотреть готовые и рабочие рецепты в трактатах старых римлян и греков — все их ошибки будут первыми, а от того очень болезненными. И решать их придётся на ходу, почти вслепую, опираясь лишь на логику и здравый смысл.
«А и того, и другого, у сенаторов, порой, сильно не хватает…» — мысленно посетовал Эйрих.
На самом деле, он слегка кривил душой, думая о сенаторах так плохо. Там, где им не хватает логики и здравого смысла, они берут числом, потому что в споре десятков стариков очень часто рождается безусловная и абсолютная истина. До некоторых истин, выработанных коллективом сенаторов, не дошёл даже он, отживающий уже вторую жизнь.
Например, он бы ни за что не смог выработать решение религиозного вопроса так изящно, как это сделали ворчливые старые пердуны из Чёрной фракции: сенатусконсульт «О замирении с никейцами» ловко уводил Сенат от втягивания его в религиозный спор между арианами и никейцами. Достигнуто это было с помощью выкопанного, неожиданно, Сигумиром Беззубым, Миланского эдикта, взятого трофеем группой налётчиков, сумевшей застать одного патриция прямо в момент начала эвакуации в Фессалоники.
Документация, взятая на вилле, предназначалась Эйриху, который, как все знают, платит за каждый пергамент золотом, но Эйрих в тот момент был в Италии, поэтому пергаменты выкупил Сенат.
О Миланском эдикте слышали все заинтересованные лица, но точная копия попала в руки сенаторов впервые. И никто не придал ему значения — ну, эдикт и эдикт, подумаешь…
А ведь согласно этому эдикту, признаваемому всеми течениями христианства, каждому жителю Римской империи позволяется придерживаться любой веры, хоть язычества. Этот эдикт был издан совместно императорами Константином I и Лицинием I, а ведь всем известно, что Константин очень много сделал для христианской веры и не зря прозван Великим.
Так и лежал эдикт несколько декад к ряду, никем не востребованный, а потом отец Григорий, весьма недовольный положением дел с религиозной обстановкой, поднял в Сенате религиозный вопрос, требуя разобраться с христианами-никейцами, вносящими разброд и шатание в его благочестивую паству. Римлян в деревне стало очень много, а среди них несколько никейских священников, поэтому опасения отца Григория были вполне обоснованными…
Семь дней заседаний, несколько разбитых физиономий, один погибший римлянин из мастеров, один погибший остгот из верной паствы отца Григория, а потом Сигумир Беззубый со своей щербатой улыбкой вытащил Миланский эдикт и предложил надёжное решение.
Понятно, что в чистом виде этот эдикт в новый сенатусконсульт никто вносить не стал, но он сильно повлиял на итоговую версию, которая хоть как-то замиряла ариан и никейцев. Правда, сенаторам пришлось собирать справки обо всех ныне существующих религиях, чтобы в директивном формате запретить их всех. Не получалось у них всем скопом запретить, пришлось обозначить все, ведь просто «всё, кроме никейства и арианства» — это недостаточно убедительно и некоторым будет непонятно, а так есть список, чего нельзя, а что можно…
Добавочным пунктом были соразмерные телесные наказания за посягательства на людей по религиозным причинам. Покалечил кого-то на почве религии — карнифекс будет бить до тех пор, пока виновник не станет покалечен эквивалентным образом. Убил кого-то на той же почве — карнифекс забьёт виновника до смерти. Дурные головы это от глупостей не отвадит, но тем лучше.
«И без дурных голов проблем хватает…» — подумал Эйрих. — «Через закон не хотите — будет через карнифекса».
В итоге, разрешёнными остались только два значимых в нынешних реалиях течения христианства, а остальное запретили под страхом телесных наказаний и смертной казни — это была сочная косточка для отца Григория, чтобы он, с бранью и хулой в адрес «сенатских безбожников», всё-таки принял сенатусконсульт. Он хорошо подумал, ругался с увещевающим его Торисмудом и Сигумиром Беззубым, но, в итоге, принял его. И установился религиозный мир.
Эйрих бы просто не смог погрузиться в проблему настолько глубоко и, скорее всего, выработал бы недостаточно ёмкое решение, не позволяющее полноценно сосуществовать двум религиозным течениям, имеющим принципиальное различие в трактовке Троицы. А Сигумир, даром, что противник всего нового и вообще старый хрыч, но разработал подходящее решение, которое дошлифовал до блеска коллектив сенаторов.
Теперь, согласно сенатусконсульту, ариане не лезут в дела никейцев, а те не лезут в дела ариан. Радикальное проповедование, предусматривающее вмешательство в чужую епархию, отныне запрещено, и каждый житель, в идеале, сам решает, какому из течений дать своё предпочтение. И пусть победит сильнейший.
С точки зрения Эйриха, это было идеальное решение, потому что, в глобальном смысле, он считал оба течения истинными по известному ему критерию монотеизма, а детали для него не важны.
— Что-то не так, — произнёс отец, когда они подошли к зданию Сената.
И это «что-то не так» проявило себя спустя несколько секунд, в виде вылетевшего из окна сенатора Фритхельма. Драгоценные квадратные стёкла выдавились из рам и рухнули на землю, безальтернативно разбившись. Сенатор пролетел чуть дальше, но ноги его, всё же, были порезаны осколками.
— Что здесь происходит⁈ — подбежал Зевта к трущему лицо сенатору.
— Дебош… — ответил тот, морщась от боли. — Бунт…
Эйрих взбежал по ступенькам и отворил двери. А внутри зала заседаний происходило форменное безобразие: сенаторы лупили друг друга, а Торисмуд бессмысленно стучал по мраморному полу своим посохом и кричал что-то, безнадёжно тонущее во всеобщем гвалте.
Битва всех против всех продолжалась, Эйрих вошёл в зал и стукнул кулаком по бронзовой тарелке, обычно сигнализирующей о делении заседаний на утренние, полуденные и вечерние. Сейчас звонкая бронза была использована для попытки прекратить всеобщую потасовку.
— Сенаторы!!! — во всё горло закричал Эйрих. — Немедленно прекратите драку!!!
Ближайшие к нему сенаторы, до этого увлечённо демонстрировавшие друг другу приёмы кулачного боя, прекратили драться, но остальные продолжали дубасить друг друга почём зря.
— Прекратить!!! — выкрикнул Эйрих и снова шарахнул кулаком по висящей на стойке тарелке. — Остановитесь!!!
Теперь его услышали многие, но кое-кто решил использовать это отвлечение для нанесения максимального урона оппоненту.
— Штрафы всем!!! — проревел Эйрих и выдал серию ударов по тарелке. — Вы все оштрафованы!!!
— Не имеешь права, претор… — начал ближайший сенатор, Визивин из Зелёной фракции.
— Рот закрой!!! — схватил его за ворот тоги Эйрих и с силой оттолкнул. — А ну все прекратили!!! Или я вызову избранную сотню и они утихомирят вас всех дубинками!!!
Большая часть сенаторов образумилась и прекратила мордобой, но особо рьяные проигнорировали угрозу Эйриха. И тогда гнев застил его глаза…
Он снял с себя пояс с ножнами, выкинул их в окно, дабы избавить себя от соблазна, после чего вступил в драку.
Мощная оплеуха сенатору Куруфину, с подсвечником в руках наседавшему на сенатора Уруза, защищавшегося куском уничтоженной кафедры, пинок в спину сенатора Отгера, душившего сенатора Берканана, подсечка замахнувшемуся на соратника по фракции сенатору Грэме, оплеуха ревущему в берсеркерском угаре сенатору Дурисазу, смачный удар в грудь вооружившемуся длинным стилусом сенатору Гарвульфу…
