Меня переполняют злоба и отчаяние. Но пока под колесами булыжники, я ничего не могу сделать. Как только вперед и появляется полоса серого асфальта, резко сворачиваю в пустынный переулок и под резкий, отвратительный визг шин разворачиваюсь почти на месте. С опозданием в пять-шесть секунд в переулок влетает «ситроен». Близкая вспышка дальнего света фар моей машины заставляет водителя ударить по тормозам, и автомобиль становится поперек проезжей части. Педаль газа уходит в пол, и я успеваю только заметить, как открываются в диком вопле рты пассажиров в зеленой машине за мгновение перед тем, как моя «девятка» бьет ее в середину левого борта.

Рывок привязных ремней больно отдался в груди и животе. С трудом открыв дверь машины, достаю из багажного отделения сумку. В «ситроене» начинается вялое шевеление. Вряд ли они сейчас думают о продолжении охоты, но если это и так, у меня нет сил даже посмотреть в сторону зеленой машины. Прихрамывая, добираюсь до ближайшего угла и сворачиваю. Мне невероятно хочется успеть на самолет в Москву.

В Амстердаме привычно добираюсь до центра города и занимаю место под полосатым тентом того самого кафе, с которого началось наше недолгое путешествие с Эммой. Во время вчерашнего короткого разговора она успела сказать, что собирается сегодня поехать отдохнуть на побережье, так что мне можно не опасаться нежелательной встречи.

Очень скоро в поле моего зрения появляются секретарша Ван Айхена в строгом сером костюме и несколько сотрудников, которые редкой цепочкой тянутся в институт. Наконец, после почти часового ожидания я вижу, как к входу мягко подкатывает лаково-черный «мерседес» Ван Айхена. Выбравшись из машины, он бодро распахивает дверь и исчезает в темном проеме.

Требуется некоторое время, чтобы сотрудники успели рассказать Ван Айхсну о газетных статьях и попытках сфотографировать здание института. Мне, однако, хочется, чтобы Ван Айхен, кроме всего прочего, понял, что его подчиненные уже донесли всю эту информацию его боссам или партнерам. Если я правильно представляю себе принципы деятельности подобных организаций, без этого просто не могло обойтись. 11 тогда Ван Айхен должен очень испугаться.

Я еще десять минут нетерпеливо кручусь на стуле и представляю себе, как именно пугается Ван Айхен. Только затем прошу у официанта разрешения позвонить. Он проводит меня в подвал, где рядом с туалетной кабинкой на стене висит телефон. Благодарю официанта и жду, пока он удалится. Затем удостоверяюсь, что туалет пуст и набираю номер института.

Поскольку во время нашей первой встречи Ван Айхен в виде знака особого расположения дал мне номер своего прямого телефона, мне не приходится разговаривать с секретаршей. Зато сам директор института, видимо, уже получил от нее информацию о произошедшем. Голос его напряжен, и слова звучат необычно резко. Еще не начав говорить, автоматически отмечаю, что как только Ван Айхен снял трубку, после короткой паузы раздался едва слышный щелчок и уровень звука в трубке чуть понизился. Как правило, это является признаком включения подслушивающей техники. Это не страшно: почти все, о чем мы будем говорить, не является особенным секретом ни для полиции, ни тем более для моего собеседника.

— Доброе утро, Ван Айхен. Не думал, что нам удастся еще раз поговорить. Вы, наверное, тоже на это не надеялись.

После некоторой паузы мой собеседник выбирает, как говорят шахматисты, активное начало.

— Это ты, ублюдок?

— Вижу, вы меня узнали, мистер. Вы становитесь знаменитостью. Это я к тому, что о вас пишут в газетах. Надо думать, секретарша уже познакомила вас с содержанием вчерашней статьи в «Гаагсе Курант»? Она, вероятно, еще не знает, что в нижней палате парламента уже сделан запрос по поводу этого материала. Так что дело вряд ли уладится само собой. Сегодня на этот счет была короткая заметка в той же газете. На второй странице, знаете, в разделе второстепенных новостей. Я могу вам прочитать ее, тут совсем немного.

Все это многословное глумление Ван Айхен выносит молча. Только в его коротком дыхании завзятого курильщика нарастает нехороший хриплый свист. Будет глупо, если он помрет раньше времени. Наконец Ван Айхен немного приходит в себя и решает все-таки поучаствовать в беседе, задав довольно тривиальный вопрос:

— Ты знаешь, что я с тобой сделаю?

— Думаю, ничего. Звучит банально, но в ближайшее время у вас будет масса дел. Ваши подручные тоже вряд ли станут мной заниматься: они скорее всего уже ищут другого покровителя и место поспокойнее.

От злости мой собеседник окончательно теряет осторожность и орет в трубку:

— Я тебя отправлю вслед за этой шлюхой!

— Вы уже несколько раз пытались сделать со мной нечто подобное. Насколько я помню, до сих пор выходило не очень удачно. Кстати, насчет моих друзей. Вам не следовало их трогать. Я бы отнесся к вашим демаршам более терпимо, если бы не тот случай, о котором вы только что упомянули. Знаете, у вас, голландцев, есть некоторые странные обычаи, которые я не понимаю. Но недавно я пришел к выводу, что в идее ходить в ресторан «по-голландски» все-таки есть свой резон. Я в том смысле, что каждый должен отвечать сам за себя и не впутывать в свои проблемы других людей. Вы пошли по другому пути и поплатились. Я понятно говорю, Ван Айхен?

Собеседник отвечает мне еще одной банальностью:

— Я выложу в полиции все о том, что ты натворил в подвале. Мы будем сидеть в соседних камерах. А там уж я до тебя доберусь.

Думаю, в моем голосе звучит искреннее удивление:

— Кто сказал, что вы попадете в полицию? Я думаю, что ваши друзья постараются не допустить этого. Учитывая вашу чрезмерную информированность, а также их заботливость и почти неограниченные возможности, как раз полиции-то вам бояться не стоит. Намек ясен? Алло, Ван Айхен?

Ван Айхен широко размахнулся и грохнул трубкой по аппарату. Тот, заикнувшись, сорванно загудел на одной ноте. Легко смахнув широкой ладонью остатки телефона на пол, Ван Айхен ожесточенно растер лицо.

Из всего, что он только услышал от Соловьева, внимания заслуживало только одно. А именно: предупреждение о надвинувшихся проблемах.

Черт с ним, с этим русским. Добраться до него можно будет и позже. В конце концов, Ван Айхен всегда гордился своей способностью отключать эмоции во имя бизнеса. Правда, в последнее время это искусство давалось ему все с большим трудом.

Сейчас надо все срочно бросать, надо исчезнуть на время. Оглядев кабинет, Ван Айхен легко поднялся, отпер сейф и стал быстро просматривать бумаги. Отложив несколько тонких папок и убрав их в портфель, он на мгновение остановился. Не ошибка — уйти сейчас, когда так много можно было бы сделать? Нет, конечно нет. Он все объяснит, все исправит. Но позже, когда все успокоятся, когда уляжется шум и все начнут забывать о его просчетах и вспоминать о заслугах. Тогда он снова станет нужным.

Все, все правильно. Ван Айхен глубоко вздохнул, поправил перед зеркалом галстук, взял со стола портфель и вышел из кабинета. В приемной он будничным тоном предупредил секретаршу:

— Буду часа через полтора. Может даже раньше. Ты знаешь, как я не люблю общаться с банкирами.

Ступив на крыльцо, он неторопливо обвел взглядом улицу. Успокоенно сошел на тротуар и направился к своей машине. Из серого «БМВ» неторопливо выбрались двое молодых людей и пошли ему навстречу. Машина двинулась за ними следом. Ван Айхен уже протягивал руку к двери своего «мерседеса», когда пуля тяжело ударила его в левый бок. Еще два выстрела прозвучали так же неслышно. Молодые люди прыгнули в катившийся мимо «БМВ». Машина резко приняла их и исчезла за углом. Набережная в это время суток обычно была пустынной. Первый прохожий обнаружил тело Ван Айхена только через три минуты.

В аэропорту Схипхол, он же Схрипхрол, малолюдно. Девушка в красном форменном пиджаке, лучезарно улыбаясь, регистрирует мой билет, я же от нечего делать глазею на редких пассажиров.