Ещё раз взглянув на остальную шайку – полуглорка-болотника, двух тролланов, серых как их родные скалы, харийца, покрытого чешуей, гномеллу и косматого ворка – оставалось только головой качать. Этих-то что погнало из родных обиталищ?! И где они всё это ржавьё, по недоразумению считающееся оружием, набрали? Держали его, как придется, не умело, но с решимостью применить при удобном случае. Убедительно получалось только у гномеллы, вцепившейся обеими руками в суковатую дубину чуть не себя размером. Ниже всех в банде, коренастая как все гномы, она производила неизгладимое впечатление светлой, будто пшеничный колос, бородой, заплетенной во множество косичек. Те торчали во все стороны, радуя глаз бантиком на каждой. Облачена разбойница была в ворох тряпья, коконом намотанного вкруг тела. Вместо пояса она, как и атаман, использовала вожжи.

Мне стало тревожно за снаряжение своего скакуна. Они тут что, конным фетишизмом страдают?! Найтмар выразил наше с ним общее состояние, сардонически заржав. Получилось у него это столь внушительно, что разбойники даже подались в стороны. Впрочем, возможно их отпугнул вид крупных, отменно белых лошадиных зубов. А может, Буцефал и глазные клыки показал – тоже зрелище не для слабонервных. По крайней мере, ворк, похожий на здоровенного барсука, вставшего на задние лапы, икнул и громко пустил ветры. А потом начал нервно подтягивать короткие штаны и остервенело чесаться.

Атаман свирепо посмотрел на него и угрожающе наставил на меня меч, процедив сквозь редкие зубы:

– Ты коника-то, мил-сдарь Шлындра, угомони. И давай, плати пошлинку-то, за проезд, упыря тебе в подвал!

Мне стало весело. Даже боль в боку отошла на задний план. На счастье разбойников, кстати. Чуть сдвинувшись в седле, чтобы не выпускать ни одного из шайки из поля зрения и продолжая медленно перебирать чётки, интересуюсь самым невинным тоном:

– И давно ли подорожный налог введен, и сколько стоит бумага, на каковой поставят отметки и печати о том, что я уплачу его?

Предводитель банды немного растерялся, не понимая, издеваюсь я или искренне интересуюсь. Быстро оглянувшись на свою шайку, он крепче перехватил меч и, ухмыльнувшись ещё шире, рявкнул:

– Не умничай, Tanuo, и гони монету, грызи тебя упырь!

Ага, не хочется терять лицо перед своими. Того и гляди скомандует «Фас его! Ату его!». Но он не знает того факта, что у меня постепенно повышается градус нездорового, почти истеричного веселья. Так что я продолжаю валять дурака и спрашиваю, делая вид, что шарю у пояса:

– Дак и с радостью! Сколько вот платить? И за коника тоже?

Ворк, которому надоели разговоры, храбро прыгнул вперед и гавкнул:

– Тридцать пять серебряных!

От такой наглости и жадности мохнорылого лесовика дар речи не только у меня отнялся. Даже атаман уставился на подельника в изумлении. Зато гномелла одобрительно крякнула и закосолапила поближе.

– Да вы что же, господа?! Белены с мухоморами обожрались?! – восклицаю я, тем же временем убирая четки в кошель и сдвигая ножны чуть назад (под широким плащом этого не видно, но меч у меня имеется). – Это же чисто галопирующая инфляция, что есть признак нездоровой экономики!

Разбойники враз прекратили многозначительно хмыкать. Даже полуглорк прекратил свои прыжки и утробно то ли квакнул, то ли рыгнул. Атаман так и вовсе воздухом поперхнулся, а ворк опять нервно пустил ветры. Вороной раздраженно тряхнул головой, фыркнул и издал глухой грудной звук. Мало похожий на ржание, скажу я вам. Разбойники дружно отшатнулись, таращась то на коня, то на меня. Возникла надежда, что найтмар показал все клыки. А такая его «улыбка» должна бы отбить шайки всякое желание продолжать заходящие в тупик переговоры. И тогда возникла бы возможность обойтись без перехода на личности. Увы мне.

Быстрее всех от изумления оправилась гномелла. Встопорщив все свои косички, она грозно махнула дубиной, чудом не зашибив увязавшегося за ней харийца, и пробасила:

– Ты чавой-то тут непонятными словами брешешь?! Колдунство какое надумал?! Ух, я тебя!

– Ужо мы тебя! – на диво писклявым голосом подхватил хариец, потрясая кулачищами, в одном из которых был зажат топор-колун. Для устрашения разбойничек еще и напружинился всем чешуйчатым телом.

Меня передернуло. На ум пришли воспоминания о фанатах бодибилдинга, доводивших свои тела до гротеска. Хариец напоминал такого вот обожравшегося стероидами «красавца», только чешуйчатого, с плосконосой физиономией о трех крохотных глазках и пучком сивых волос на макушке. И из всей одежды на нём был только драный передник, едва прикрывающий срам. Наверное, в своих родных, пустынных краях первый парень на деревне! Девки просто штабелями падают при демонстрации бугрящихся мускулов.

Конь подо мной начал нервно притопывать от обилия обонятельных, звуковых и зрительных впечатлений. Разделяя его переживания и стараясь немного успокоить, осторожно похлопываю его по шее. Вот кто бы меня-то успокоил?!

Вдохновившись отвагой гномеллы и пустынника, остальные разбойники, решили перейти от слов к делу. По крайней мере, предприняли попытку окружить нас с найтмаром, слушаясь приказав атамана.

– Грыня. – Это ворку. – Ты слева заходи, только шоб коняга тебя не цапнул.

– Жмур, а ты готовьсь умного этого с седла сымать. – Это уже харийцу.

– Тыпа, Потыпа. – Тролланы отозвались нестройным уханьем. – Сзаду коня стерегите. И от копыт подальше держитесь, камнелобые! Митта, Бэбэул, на подхвате стойте. – Последнее адресовалось гномелле и полуглорку. Ай да атаман! Стратег непризнанный, Кутузов одичалый!

Я уже понимаю, что незнакомые слова только подлили масла в огонь и на мирный исход не стоит рассчитывать. И всё же пытаюсь воззвать к их разуму, высвобождая ступни из стремян и, как бы нервничая, ослабляя завязки плаща:

– Ну, зачем уж так, господа – и дама?! Откуда у бедного путника такие деньги, вы подумайте?

– Слезай с коня, умник! – рявкнул ворк Грыня, тут же начав чесать облезлые бока. – И кошель сюда давай!

– Как же так, господа?! А как же я через лес пойду? – искренне возмущаюсь я, давая Буцефалу бессловесную команду «готовься», ещё сильнее сдвигаясь в седле назад. Найтмар быстро прижал к голове уши, тут же поставив их торчком. Всё, мол, понял.

– А ножками, ножками, – приближаясь, снова заговорил их нескладный предводитель, а глаза его блестели нешуточной решимостью. – И налегке. Налегке оно, знаешь, говорят, полезнова для самосу… сачуму… для жизни, короче. Слезай, грызи тебя упырь!

– Слезай, родной, слезай, – прогудела гномелла, помахивая палицей, снова едва не угодив по коленям своему чешуйчатому приятелю. – За лошадкой-то мы присмотрим, ты спокойсь. И вещички твои очень нам пригодятся. Мы же люди бедные. – И меленько так захихикала, тряся косичками в бороде.

Её поддержал полуглорк хриплым, захлебывающимся реготом. Видимо, это была демонстрация тонкого юмора. Только я не ценю, поскольку снова стало жечь бок, и настроение стало портиться. Привычно приказываю себе:

Отпустить – раздражение, злое дурное веселье, подкатившее к самому горлу.

Руки на миг напрячь и расслабить. Плечи – расслабить, локти – освободить, дыхание…

Шайка продолжила попытку взять нас с Буцефалом в кольцо, для устрашения щерясь, кто как мог, подбадривая друг друга, тыча перед собой оружием. Тыкать, кстати, невежливо, я и обидеться могу.

– Господа – и дама! – в последний раз пытаюсь воззвать я к их благоразумию, коленями дав коню новый сигнал. – Давайте же разойдемся с миром!..

– Вот и покойся с миром! – взвизгнул хариец, которому надоело получать тычки от низкорослой разбойницы. Отпихнув её в сторону, он ринулся вперед, размахнувшись тяжелым топором, очевидно намереваясь располовинить меня. Надеялся, что ли, вдвое большую «пошлину» получить?!

"Давай!.." – беззвучно командую найтмару, и тот рывком с коротким низким ржанием бросается вперёд. В то же мгновение, словно ослабнув, валюсь из седла. Да не в бок, а через широкий круп скакуна, превращая мнимый обморок в хорошо отработанный кувырок. Буцефал, красавец мой вороной, перемахнул взвизгнувшую гномеллу и налетел грудью на окаменевшего, раззявившего пасть полуглорка. От такого тарана разбойника унесло в кусты, да с такой силой, что листья тучей взлетели.