«Сейчас пойду писать статью», – подумала Лиза и еще глубже зарылась в цветы.

Поцеловала кремовый бутон.

Поцеловала записку.

Вот же дура. Ну полная дура. Вместо того чтобы писать статью, которую еще вчера надо было закончить…

Лиза вяло полистала исписанные страницы.

«Основные идеи стиля модерн», – было написано серьезным, зимним почерком. Написано и подчеркнуто. Дальше шло перечисление:

«Это рост, проявление жизненных сил, метаморфоза, порыв, непосредственное, неосознанное чувство, пробуждение, становление, молодость, весна».

Легко сказать – весна. Легко подчеркнуть это слово на бумаге. А как быть, если вот она, весна, за окном: нюанс, музыка и парадокс, обманчивая напевная красота.

Словно женщина, требующая любви, но не предлагающая взаимности.

Лиза перевела взгляд с окна на тетрадь и обратно. Что написать в этой статье? Что жизнь, как стиль модерн, соединяет изображение с воображением, а реальное – с фантастическим? Что раскрытию жизни сопутствует ее сокрытие?

Так сложно: то красный цвет, то голубой. Холодно – теплее – опять холодно. И вдруг горячо, горячо – Снегурочка тает, Мелизанда влюбляется.

Это, наверное, солнце так утомило меня. Слишком яркий свет, слишком много света… И как теперь быть? Чего теперь ждать?

Лиза неожиданно сладко потянулась и отпихнула тетрадь. Статья какая-то… стиль модерн, пробуждение, весна… Что я могу сказать об этом, если сама ничего не понимаю?

Нагнулась к корзине, достала большую розу и, баюкая цветок на груди, пошла к постели.

Лучше всего лечь спать.

Ну и что, что сейчас четыре часа? Я так плохо спала сегодня ночью. А потом, я танцевала. Да и завтра – кто знает, что за день выпадет завтра?

Лиза забралась под одеяло и закрыла глаза. Лежала тихо, сжимая в руках розу среди разметавшихся по простыням волос.

Так просто: притвориться перед самой собой, что спишь, и потихоньку думать о нем – как будто он снится. Словно входит в комнату в образе аромата розы, прикинувшегося юношей и пришедшего к задремавшей после бала девушке, которая сохранила увядающий цветок.

Войдет, скажет:

«Я только призрак розы,

Что ты вчера носила на балу».

И тебе придется принять его: он же входит без стука, как Каменный гость, и как же теперь не принять его, коль скоро ты сама его вызвала…

А ведь стыдно, право, мне стыдно… Но Бог ищет тебя, Лиза. Значит, не стыдно? Ответа нет.

«Если бы Бог не любил мою музыку, я бы ее не писал», – вспомнила она отчего-то фразу Дебюсси. И заснула.

Во сне он и правда явился ей. Она видела его очень ясно, совершенно такого же, как наяву: крепкого, плотного, с толстой шеей, неизящно торчащей на плечах и несущей большую голову со слегка монгольскими чертами лица. Единственное отличие состояло в том, что его больше не звали Димой – у него было какое-то другое, диковинное имя, но, проснувшись, Лиза забыла его.

Он лежал на спине среди травы, высоко на пригорке, со свирелью в руках.

Лиза было обрадовалась, хотела побежать к нему, но вдруг остановилась в недоумении.

Он ли это? Вроде бы и похож, но узкие глаза кажутся еще более раскосыми, пухлый рот – еще тяжелее, и уши стали длинными, как у жеребенка. Вместо начинающего лысеть лба – плетеная шапочка золотистых волос с маленькими рожками, и в лице нечто томное и животное: то ли человек, то ли зверь.

Лиза остановилась и стала смотреть на него сквозь листопад мерцаний полдневной духоты. Опасное, притягательное существо лежало в колебаниях света, как в ленивом обмороке; лишь чуть заметно двигалась его двуствольная флейта, брызгала звуками, постанывала о непостижимом зное, где вдохновение рождается земное.

Так неужели я влюбилась в сон?

Но нет, он вполне реален, он шевелится, он встает. Господи, какой же он странный! Его тело так туго затянуто в кремовое трико, что кажется обнаженным; по четко очерченным выпуклостям разбросаны неровные темно-коричневые пятна; пояс обвит виноградной лозой. Сзади – хвостик. Кошмарное звероподобное существо: его тело непристойно, если смотреть на него спереди, и еще хуже в профиль.

И вдруг – так зрелый и звенящий взрывается гранат в густом гуденье пчел – существо метнулось, прыгнуло.

Ой! Приближается!

Надо спрятаться, скорее убежать, укрыться. Что он ищет под шорох арф и тремоло скрипок? Хочет увидеть босых нимф, которые помчатся друг за другом через поле, как оживший древнегреческий фриз? Хочет, как звереныш, преследовать ту, что закутана в белый муслин? Ту, пальцы ног которой выкрашены красным?

Я боюсь животного духа, который исходит от него. Мне стыдно смотреть на виноградную лозу, спускающуюся по его животу. Хотя… лицо его так трогательно застенчиво, и улыбка – улыбка архаического юноши куроса… Он и мил мне, и страшен, но нет, я все же убегу, а то я знаю: он будет подсматривать за моим купаньем сквозь заросли камышей.

И спящая Лиза побежала, запуталась в ветках, уронила покрывало. Хотела подобрать, но испугалась, не стала, полетела дальше – как ветерок, дрожащий в рыжей шерсти фавна, вся вздохи, вся призыв… А преследователь на ходу подхватил легкую ткань, прижал к себе, поднес к раздувающимся ноздрям.

Одним стремительным прыжком вернулся в свое логово, расстелил покрывало на земле, упал на него и застыл в сладкой истоме. Минута, две: руки побежали по телу, скользнули между ног, голова откинулась назад.

Ноздри затрепетали, рот распахнулся в крике.

Судорога, прокатившаяся по телу.

– Боже мой, – сказала Лиза, прикусив губу. Она и сама не знала, неприятно ли ей зрелище этого одинокого экстаза или жаль, что она не заняла место своего покрывала.

И, следуя логике, возможной только во сне, юноша-зверь спокойно ответил:

– Мудрецы учат, что мозг и сперма – это одно и то же вещество.

А дальше все смешалось, перепуталось, заскользило с небывалой скоростью. Греческий луг сменился набережной Мойки, а истомленное хроматизмами звучание флейты – плеском текущей воды. Над водой был мост, и какие-то балконы, и на балконе – Дима, уже без жеребячьих ушей и хвоста, а просто Дима, Дима, и было что-то очень важное, и надо понять, что…

Телефонный звонок густо вошел в середину сна, как нож в мягкое масло.

Еще не открыв глаз, с именем, застывшим на губах, Лиза взяла трубку. Это был он – конечно он, больше некому, – призрак розы, фавн, опоясанный виноградной лозой.

– Спасибо за цветы, – невнятным со сна голосом мурлыкнула она в телефон.

Последовала длинная пауза. А потом Андрей сказал:

– Алло, Лиза? Это я.

Лиза даже подскочила, словно обожглась.

– Привет, – произнес муж.

– Привет, – поджав губы, ответила она.

– Как у тебя дела?

– Нормально.

– Ты что, спишь?

– Да.

– А почему ты спишь в семь часов вечера?

– Устала.

– Я в Петербурге, – сообщил он.

– А…

– В твоей гостинице.

– И что?

– Хочу с тобой встретиться.

– Зачем?

– Поговорить.

Лиза посмотрела в окно и опять, в который раз увидела тонущий в мертвенном свете Исаакий и темных ангелов, шепчущихся в кружок.

Снова повеяло зимой, и холодом, и тоской. Очарование сна рассеялось. Все стало как прежде.

– Говорить будем только о разводе, – леденея, сказала она.

– Хорошо, хорошо, – торопливо согласился он. – Будем говорить о чем хочешь.

Окно мое высоко над землею,

Высоко над землею.

Я вижу только небо с вечерней зарею, -

С вечерней зарею.

И небо кажется пустым и бледным,

Таким пустым и бледным…

Оно не сжалится над сердцем бедным,

Над моим сердцем бедным.

Увы, в печали безумной я умираю,

Я умираю,

Стремлюсь к тому, чего я не знаю.

Не знаю…

Но это желанье не знаю, откуда,

Пришло откуда,

Но сердце хочет и просит чуда,

Чуда!

О, пусть будет то, чего не бывает,

Никогда не бывает;

Мне бледное небо чудес обещает,

Оно обещает.