Она промолчала.

Я аккуратно переложил её голову на подушку, а сам поднялся, достал из чемоданчика несколько пустых листов бумаги, извлёк из внутреннего кармана пиджака карандаш и уселся за стол.

— Ты чего? — спросила Маскова слегка сонным голосом.

— У меня есть что-то вроде обряда, — сказал я, посмеиваясь. — Я люблю иногда излагать желаемое будущее в форме коротких рассказов или дневниковых заметок. Это не гарантирует, что они обязательно сбудутся, но это вселяет какую-то призрачную надежду на лучшее. А ещё помогает очистить мозги.

— И что ты пишешь?

— Я пишу о том, как мы найдём убийцу. О том, как заставим его сдаться, направив револьвер. И о том, как мы уедем с тобой отсюда в Неизвестность, оставив за собой раздосадованные языки пламени. Вот так просто, вопреки нашим страхам и концу света. Пускай ты не веришь в это или не хочешь, пускай я мучаюсь мыслями о нас с тобой, но… Попробовать стоит. Всё равно это лишь романтический бред, изложенный на бумаге.

— А с девушками ты тоже так делал? — засмеялась Маскова, лёжа за моей спиной.

— Делал. Несколько раз. Исписывал пару десятков листов. Всякие розовые сопли — как встретимся, как хорошо проведём время вместе, как мы любим друг друга… Что угодно, лишь бы поверить в то, что она может быть со мной. Это было похоже на жуткую патологию, поэтому я завязал. Даже добившись признания, ничего в моей жизни не изменилось.

Когда я начинал каким-то чудом встречаться с девушками, то никогда не верил, что у нас это надолго, навсегда. Ведь в таком случае неизбежное расставание доставляло наибольшую, настоящую боль. Пересекаясь с девушкой будучи состоявшимся автором, я всегда считал, что она либо жалеет меня, либо удовлетворяет своё любопытство, либо попросту связалась со мной по глупости или по ошибке. Я считал себя незадачливым парнем, который ловит девушек на отскоке, словно при игре в мяч, рассчитывая исключительно на удачу. Если повезёт оказаться в нужном месте, то поздравляю, Дамиан, хватай ту, что в тебя прилетела. Мне казалось, что никто не способен полюбить меня за какие-то там мои личные достоинства или достижения, потому что я не верил, что они вообще были.

— Ты должен обязательно дать мне прочитать что-нибудь из этих писем в будущее, — протянула Маскова, зевая.

— Увы, большая часть этих записок сгорела в огне Апокалипсиса. Не осталось ничего. Да и к тому же — неужели тебе было бы интересно читать подобное?

— Мне интересно всё, что ты делаешь. Всё. Я хочу знать о тебе как можно больше. И особенно я хочу прочитать твои произведения. С каждой минутой, проведённой рядом с тобой, они кажутся мне всё более заманчивыми.

— Занизь свои ожидания, — я поставил точку в короткой истории о том, как мы поймали убийцу в Мотеле Отчаяния, отложил карандаш в сторону и забрался обратно в постель, сопроводив Маскову поцелуем в губы.

— Ложись спать, — приказала она, легонько отталкивая меня рукой.

— Я боюсь засыпать, поскольку не хочу просыпаться и каждый день переживать знакомую тяжесть бытия.

— Как хочешь, — она развернулась ко мне спиной. — Спокойной ночи.

Я посмотрел на неё, а затем улыбнулся, лёг рядышком, прижался и обнял. Заснул я под размеренный стук капель. А когда проснулся, то обнаружил себя в комнате в полном одиночестве. Маскова исчезла.

Я проспал до обеда. Лёжа в постели и слушая то, как разбиваются с хлюпаньем чёрные капли, я провёл рукой по той части кровати, где лежала моя ночная гостья. Пустота. Пустота внутри меня породила пустоту снаружи, проникла во внешний мир и заразила его. Была ли они вообще со мной? Я имею в виду, по-настоящему. Может, мне всё это лишь приснилось? Но нет, в воздухе всё ещё витает запах её духов и сигарет. Даже подушка пахнет ей. Я повернулся на бок и крепко обнял одеяло, почувствовав, как глухо бьётся сердце в груди. Почему мне не наплевать на неё? Где моё былое равнодушие? Почему я вновь хочу ощутить её прикосновение, вкус её губ, её дыхание на своей небритой щеке? Она ведь явно всего лишь призрак, к которому я, идиот, привязался. Можно даже сказать, полюбил. Если это вообще можно назвать любовью. Я не знаю, мне просто стало невероятно, до ужаса тоскливо и одиноко без неё. И тогда я поднялся, накинул пиджак и вышел в коридор на поиски своей апокалиптической любви. Краем глаза я заметил, как из переполненного мусорного ведра чёрная жидкость выливается на пол, образуя лужицу.

В коридорах Мотеля ситуация была не лучше. Пространство трещало по швам — сквозь щели проникала знакомая смолистая жидкость, половицы скрипели, часть светильников перегорела, стены и потолок стремительно покрывались пузырящейся чернотой. Закрыв глаза, я двинулся вперёд, пересекая бесконечные повороты этого жуткого лабиринта, который кряхтел и болезненно вздыхал, пытаясь вырваться из плена поразившей его заразы. Коридоры петляли, скручивались сами в себя, двери то открывались настежь, то с грохотом закрывались на замок. Невидимый архитектор этого места переживал свои последние дни. Уже тогда мне стало ясно — Мотелю Отчаяния конец, он умрёт раньше, чем до него доберётся Апокалипсис, чтобы сожрать останки.

Я бросился к одной из дверей, дёрнул ручку и зашёл внутрь, оказавшись в другом месте и в другое время.

Я находился где-то в лесу поздно ночью. Над головой — смешанные с копотью холодные звёзды и тусклая луна. Где-то вдалеке виднелась железная дорога и высокие панельные дома. Из труб на горизонте вырывались густые облака дыма, закрывая собой небо. А прямо передо мной возвышался колодец. Я подбежал к его краю, наклонился и, заглянув в чёрную бездну, закричал что есть силы:

— Раян, вылезай оттуда! Вылезай, говорю тебе!

Но он не слышал меня. Лежал на самом дне, раскинув руки и глядя в пустоту Млечного Пути над собой. Ледяная вода сдавливала его грудь и, как мне показалось, утаскивала вниз. Я предпринял ещё несколько попыток докричаться, в истерике бегая вокруг колодца, постоянно повторяя: «Раян! Раян, вылезай!». Не выдержав, я бросился вниз, с трудом цепляясь пальцами за выступающие, но чертовски скользкие камни. Где-то на середине пути я сорвался и с воплем полетел вниз, плюхнувшись рядом с мальчиком на дно колодца.

Когда я всплыл, то обнаружил, что Раян уже не дышит — его бледное тело качалось на поверхности воды, глаза были плотно закрыты, а изо рта вперемешку с кровью вытекала вода. Я схватил его и зачем-то начал судорожно трясти, кричать и плакать, реветь во всю глотку:

— Раян! Раян, очнись! Очнись, я тебя прошу, я тебя умоляю, очнись!

Но Раян был мёртв. И когда я закрыл глаза, чтобы сдержать очередную порцию рвущихся на волю слёз, холод колодца исчез. Открыв глаза, я увидел знакомую комнату Мотеля Отчаяния. Одежда моя была сухая, а сам я сидел на коленях перед огромной кроваво-чёрной лужей, внутри которой всё ещё растворялось тело Туманова. Последнее, что я успел увидеть, это то, как с его перекошенного судорогой лица огромными шматами спадает кожа, оголяя ярко-красные мышцы, затем сползли и они, а под конец рассыпался череп. И всё это в гробовой тишине за считанные секунды.

— Туманов мёртв, — оповестил я оставшихся постояльцев Мотеля, когда наконец нашёл путь на первый этаж сквозь мрачные коридоры. — И, кажется, Мотелю тоже вот-вот настанет конец.

Я искал взглядом Маскову, но внизу куковали только вечно довольный Варалица, занятая письмом Бездухова, погружённый в свои философские бредни Мрачни и до смерти напуганный Вуйкович. Где-то на фоне играла Wish You Were Here.

— Вы нашли убийцу, Дамиан? — встревоженно обратился он ко мне. — Что вы вообще делали в комнате Туманова?

Напряжение нарастало. Снаружи уже был слышен вой стремительно приближающегося Апокалипсиса. Бар Мотеля потерял свой былой уютный и ухоженный вид, превратившись скорее в подпольное помещение на какой-нибудь фабрике. Чтобы успокоить владельца, я заверил его, что активно занимаюсь поисками, а к Туманову планировал зайти на допрос, где меня уже поджидал сюрприз. Чтобы припугнуть собравшихся, я в красках описал, как на моих глазах разложилось тело Туманова.