Я устало вздохнул, посмотрел на Маскову. Она молча сверлила меня взглядом. Тогда я продолжил:

— Понимаешь, я ни в чём не могу быть уверен касательно наших отношений. Я знаю о тебе преступно мало, ты знаешь обо мне тоже не больше. У нас нет никаких гарантий, никакого контроля. Все наши отношения строятся на доверии из воздуха, только на словах, мечтах и планах, вере в лучший мир без Апокалипсиса. Думаю, ты не видишь в этом проблем в силу характера. Но я человек крайне рефлексирующий, эмпатичный, тревожный, ранимый и ревнивый, а ещё люблю рубить всё, что потенциально может причинить мне страдания, которые я уже переживал. Я пытаюсь контролировать ситуацию, пытаюсь заранее просчитать все варианты. Я долго думал о том, почему мне так важно вот это чувство контроля над всем и вся. Почему мне так важно обладать человеком или предметом? Хотя бы условно. И я понял, что всё тянется из детства. Живя с родителями, у меня до совершеннолетия не было ничего по-настоящему своего. У меня постепенно отбирали вообще всё: потому что плохо учился, потому что плохо себя вёл, потому что грубил или потому что забыл помыть пол у себя в комнате. Они всегда находили новые причины, из года в год лишая меня прав обладать хоть чем-то, пока наконец не добились того, что я перестал верить в контроль, потерял чувство уверенности в завтрашнем дне. Я засыпал и гадал, чего лишусь на следующий день? Что ещё они у меня отберут? Книги? Пластинки? Вынесут кровать, чтобы я спал на полу? Эта паранойя научила меня привязываться к вещам особенно сильно. Стоило чему-то новому попасть ко мне в руки, как я тут же пытался как можно скорее вытащить из этого всё, выпотрошить, извлечь внутренности, пока ещё не поздно, пока ещё у меня есть контроль. Я перестал рассчитывать на что-либо, перестал надеяться и ждать. Я смирился с мыслью, что вещи вокруг меня приходят и быстро уходят, пропадают навсегда. И самое страшное — я никак не могу на это повлиять. У меня нет никакого контроля над ситуацией, над собственной жизнью. События происходили в произвольном порядке, а я окончательно впал в отчаяние, когда понял, что у меня вообще ничего не осталось. Сравнивая себя со сверстниками, я лишь сильнее убедился в этом. Я был всюду отстающим, ничего не умел и ничем не интересовался, потому что не мог даже, не знаю, спокойно почитать книгу, оставить её на ночь с закладкой, поскольку утром родители могли забрать её, назвать хернёй и выбросить или просто, как они это называли, «конфисковать». Я не мог это контролировать, но всегда пытался, каждый раз стремился к чему-то, безнадёжно утрачивая контроль. А когда я решил, что, мол, плевать, я потерял абсолютно всё, пускай угрожают чем хотят, родители лишь напомнили, что мне всё ещё есть что терять. И они были правы. С ними я превратился в безвольного героя Кафки, у которого нет ничего стоящего его жизни и борьбы. Именно поэтому, освободившись из-под их гнёта, я вступил в состязание со всем миром — мне необходимо было вернуть контроль над собой, доказать, что даже при такой задержке в развитии я могу стать идеальным. Всю свою жизнь с родителями я подмечал слабости своих врагов, учился на чужих ошибках, а когда вырос — нанёс им удар в спину, стал делать всё наперекор, дабы вернуть контроль и стать лучше. Мне было важно догнать и перегнать тех, у кого с рождения было всё необходимое. Я чувствовал себя ущербным, чувствовал, что потерял так много времени по вине идиотского воспитания своих родителей. Но даже так мне захотелось стать лучше, захотелось научиться всему, захотелось объять весь мир, высосать из него всё, впитать опыт, которого я был лишён. Я пустился во все тяжкие, превратился в одержимого контролем и идеалом человека, готового прорываться сквозь тернии к звёздам, лишь бы доказать самому себе, что ещё не всё потеряно. И когда я встречал людей, подобных тебе, то тоже цеплялся за них, боялся, что вот сейчас, вот уже завтра явятся мои родители и отберут их у меня. Или что ещё страшнее — они сами уйдут от меня, когда поймут, что я не идеален, что я во всём проигрываю тем, кого родители не лишили детства и юношества. И остаётся мне лишь компенсировать эти страхи вечной погоней за сумеречным образом идеального Дамиана Кровника — человека, который никогда не существовал. Как такой человек должен воспринимать твои слова? Не иначе как предупреждение, даже если это был невинный вопрос, предложение или ещё что. Я всегда стремлюсь к контролю, стремлюсь к хоть какой-то надёжности, стабильности, вере в то, что человек останется со мной, ведь я не тот, кто может похвастаться каждодневными знакомствами и широким кругом друзей. Даже несмотря на свою прошлую далеко не бедную жизнь. Я писатель, я не хочу домысливать контекст чужих слов… В общем да, я понимаю, что легко могу тебя потерять. Ты никак ко мне не привязана и можешь общаться с кем угодно, заводить подобные отношения хоть каждый день, даже если всё это лишь мои параноидальные фантазии. Это меня расстраивает, заставляет ненавидеть самого себя за такую мнительность. Ведь правда в том, что я пытаюсь быть лучше во всём, особенно в отношениях с людьми, но постоянно что-то идёт не так, а я даже не понимаю, что именно, где я ошибся и в чём не прав. Но теперь всё это можно делить на ноль — за окном конец света, который решил добить меня.

Кап-кап-кап. Мы оба посмотрели на потолок, затянутый огромным смолистым чёрным пятном. Что бы это ни было — оно разрасталось, захватывало Мотель. Маскова поцеловала меня в лоб.

— Глупенький ты мой, — сказала она и, обняв, положила голову мне на плечо. — С чего ты взял, что я вообще тебя сравниваю с кем-то? Нет, лучше скажи — с кем мне тебя сравнивать, когда большая часть людей на этой планете уже мертва? Я же говорю — успокойся, забей на всё это и живи вот этим мгновением. Здесь и сейчас.

— Я боюсь, что оно прервётся. Прервётся внезапно, потому что я ничего не контролирую. Боюсь, что ты оставишь меня.

— Возможно, — сказала Маскова после недолгого молчания. — Но если это и случится, то случится потом. А сейчас… Сейчас постарайся не думать об этом. Я точно не стою того, чтобы ты накручивал себя. И уж тем более мне не нужно, чтобы ты становился лучше. Ты нравишься мне именно таким, какой ты есть. Ради чего вся эта ревность, зависть? Там мир умирает, может, мы с тобой закончимся именно так — сгорим заживо в этом проклятом Мотеле. И это не будет ни твоя, ни моя вина.

— Я не знаю, что тебе сказать, — честно признался я.

— Ничего не говори. Лежи спокойно.

И я послушно лежал, обнимал эту странную, безумную девушку с перламутровыми лицами, не веря в то, что всё это происходит на самом деле. Сплошной сюрреализм — Апокалипсис, конец света, загадочный Мотель, полный придурковатых людей, где-то в коридорах убийца ищет свою жертву, а я лежу в постели с девушкой, которую знаю двое суток. И мне преступно хорошо с ней! Впервые в жизни моя внутренняя пустота отступила, равнодушие покинуло сердце. Мне захотелось продлить это мгновение, сделать так, чтобы оно никогда не заканчивалось. Я не хотел её отпускать, не хотел позволить Апокалипсису забрать её у меня. Она была мне нужна, ведь с ней я чувствовал себя живым.

— Давай уедем отсюда, — внезапно выпалил я.

— Уедем? — переспросила она удивлённо. — Дамиан, куда? Куда мы уедем? И почему мы вообще должны уезжать вдвоём?

— Потому что я ненавижу это место и люблю тебя. Я готов отправиться в Неизвестность, но только вместе с тобой. Один я погибну. С тобой — выдержку что угодно.

— Ты сам не понимаешь, что предлагаешь, — она поскребла ногтями мою руку. — Это всего лишь утопическая мечта — бежать куда-то, искать своё место в разрушенном мире, быть вместе… Разве ты не думал о том, что я не хочу быть с кем-либо? Что мне вполне хорошо одной.

— Тогда почему ты здесь? Почему ты всё ещё со мной? Почему просто не уйдёшь?

— Я не знаю. Я просто наслаждаюсь моментом и не думаю о том, что будет с нами потом. Короткая передышка, а потом вновь — побег от Апокалипсиса.

— Неужели ты совсем не хочешь разделить этот побег со мной?