– Человек не совершенен, босс, что же мы можем поделать, – встретил его красноречивый взгляд Грег и развёл руками.

– Развитие и совершенствование человеческого общества один из расхожих мифов, – вставил Мориц.

– Зачем же так мрачно, Фоззи? Мы прозвали Аллана Мрачным Малым, а ведь тебе бы это подошло куда больше, – хмыкнула Моника.

– Всё очень просто доказывается: к чему привёл в прошлом веке длительный процесс, упорно называемый почему-то «человеческий прогресс»? К двум сокрушительным невиданным ранее войнам и жутким внутренним потрясениям – революциям. Что после этого говорить? Не лучше ли было сейчас сидеть без электричества и компьютера, но не иметь и запасов чудовищного оружия?

– Это уж ты сам сиди без них, – скривила губы Моника.

– Подмыться трудно без электронасоса будет – да, Моника? – грубо заржал Сидни, – Вы-то, немцы, и развязали те две войны, не так? А мы, маори, знали лишь холодное оружие, так-то тебе, Аллан, обвинитель каннибализма.

– В данном случае речь не о том, кто развязал…

– Вы забываете, леди и джентльмены, упомянуть геноциды прошлого века: сначала – армянский, потом – еврейский, – вставил устало-поучающим тоном Майк, – Избиение мирного населения нельзя сравнивать с нападением на государство с его армией. Геноцид – самое чудовищное преступление прошлого века!

– А если копнуть ещё глубже, то геноцид евреев окажется несомненно хуже, чем армян, – рассмеялся Аллан, – Ты не обижайся, Майк, я шучу.

– Колоссальный технический прогресс поставил на грань катастрофы само существование природы и человечества, – ляпнул Мило и почувствовал, что преподнёс сказанное слишком тривиально – никто и не отозвался.

– Кто сможет доказать мне, что живущие в нынешнюю, «более прогрессивную» эпоху, счастливее, совершеннее, чем люди предшествующих эпох? – спросил Фоззи.

– Ну, положим, тут ты перегибаешь, милейший Фоззи, – отозвалась Моника, – Взять нынешнего исламского фундаменталиста – человека явно из прошлого и, обременённого устаревшими понятиями, и человека будущего, ну хотя бы виновника нынешнего торжества? Кто совершеннее и кто живёт более полноценной счастливой жизнью?

– Ты несколько поверхностна и наивна в своих суждениях, Моника, уж прости меня за такое замечание.

– Не будем продолжать, чтобы не довести до раздора, леди и джентльмены, – сказал Арчи.

– Даже система наших выборов правителей путем голосования абсурдна в корне, – не унимался Фоззи, – Как может юнец в восемнадцать лет иметь равный голос с разобравшимся в жизни и политике человеком средних лет?

– Тем паче – Фоззи Морицем, – заржал Сидни.

– Да будет вам тут «пересыпать персики каперсами» подобно Джеймсу Джойсу, – выразительно сказал профессор, – Довольно. В конце концов, это мой день и я не хочу больше слушать разговоры на грани перебранки.

– Хорошо, босс, – улыбнулся Мориц.

– Когда юного Монтеня спросили, к какого рода деятельности он считает себя наиболее пригодным, он ответил: «Ни к какой. И я даже рад, что не умею делать ничего, что могло бы превратить меня в раба другого человека». Позже философ сказал, что ценность души определяется не способностью высоко возноситься, а способностью быть всегда упорядоченной. «Её величие раскрывается не в великом, но в повседневном».

Отличительным признаком мудрости философ назвал неизменно радостное восприятие жизни: «Кто ты?– Человек.– Откуда? –из Вселенной». Каково? А сказано-то было в шестнадцатом веке! – назидательно произнёс Арчибальд.

– При этом сам Монтень постоянно страдал почками и вряд ли мог действительно радоваться жизни, – добавил Фоззи, – Монтень невольно напоминает Дэвида Юма, который в восемнадцатом столетии заявил примерно так: «Я чувствую глубокое отвращение ко всякому другому занятию, кроме изучения философии и общеобразовательного чтения. Поскольку человек есть скорее чувствующее, чем рассуждающее существо, его ценностные суждения носят нерациональный характер».

– Это он лишнего хватил – «чувствующее, чем рассуждающее», – желчно проговорил Аллан, всё чаще припадая к пиву.

– Не нравится мне мой тёзка Юм, – вставил немногословный Дэйв, – Не серьёзно это – болтовня одна. Сразу видно, что он не учёный-естественник. Только рационализм победит. Не зря Конфуций говорил, что, мол, не важно есть ли Бог, или его нет. Не о том думать надо, не тем заниматься. Но народ везде горазд лишь на «Властелина колец» и прочую чушь пялиться, захлёбываясь читать маниакальный бред творцов стиля фэнтези.

– Вы, китайцы, известные рационалисты и прагматики. Во всяком случае те, кто склонился больше к Конфуцию, чем к Будде, – сказал на это Мориц, – Может ли настоящий китаец прочувствовать, что значит «трансцендентность»? Но насчёт «творцов фэнтези» не могу не согласиться.

– Как можно сказать про творение Джексона «чушь»! – возмутилась Бэсси.

– Творение, в первую очередь, всё же, Толкиена, – тихо вставил Майк.

– Да есть у вас тут режиссёры и поталантливей. Та же Джейн Кэмпион, – отмахнулся Фоззи, – Дэйв прав: и что все с ума по хоббитам сходят? Сам Конфуций бы осудил.

Некоторые почувствовали по скучающе-отсутствующему лицу босса, что пора расходиться. Кое-кому стало очередной раз грустно от того, что коллектив их не больно-то дружный. «А ведь все они не слишком любят друг друга» – подумал Мило.

5.

Время летело. Мило едва успевал что-то сделать для своей будущей диссертации за стремительно пролетающий день напряжённой работы «во славу совершенствования умственных способностей Homo Sapiens». Вездесущий профессор не давал отвлечься от дела ни на минуту. Наступало облегчение, лишь когда он не находился где-то под боком, а сидел, как было сегодня, запершись подолгу с, неожиданно прибывшим из Штатов, известным нейрохирургом Гудалом. Этот странный гость не желал общаться ни с кем из Лаборатории, кроме двух соотечественников и Дэвида. Прочие как бы не доросли мозгами. Проходил мимо с отрешённым видом, даже не здороваясь с лаборантами.

– Удивительный хам этот тип, – заметил уязвлённый Майк, – Обычно евреи себя так не ведут.

– А откуда ты узнал, что он – еврей? – удивился Сидни.

– Мне-то виднее. Глаз на своих намётан. Да какой он «свой» – нахал он и пустышка! Видно, что не ашкенази. Выскочка-сефард.

Несчастные поссумы шли на заклание десятками и сотнями и мало кто из них выживал после изощрённых трепанаций, операций, вживлений чипов и кодов, химического и электромагнитного воздействий на мозг. Чёрные горошины вылупленных глаз подопытных ночных животных не выражали ничего, но от сдавленных звуков и стонов зверьков становилось не по себе. «Не для меня такая работа: словно сам на закланье каждый Божий день» – невольно думалось фан Схотену всё чаще – «А любителю животных, что больше всех себя в грудь бьёт, Арчи, похоже всё это глубоко безразлично. Куда сердечнее реагирует простой грубоватый малый Сидни. Фоззи всё больше лишь философствует, но хотя бы думает о грехе насилия пусть даже вредной, но высокоорганизованной тварью, которая сатанеет от боли! Моника успешно сделала самоотвод и занимается лишь «бумажной» работой. Похоже, что босс ей потокает во всех капризах. Наверняка, потрахивает раз-другой в неделю. Бэсси успешно часть нечистоплотной работёнки спихивает на любого из лаборантов: а как же эмансипация? Когда надо они про неё преспокойно забывают. Майк манкирует своими обязанностями при случае, но ему всё сходит с рук. Словно он повязан чем-то, как с Грегом, так и с боссом. Их не поймёшь. (Боже упаси подумать, что «все они, евреи, такие». И мысли такой у меня не было!) Аллан – труженик, наш чернорабочий, скажем так, наряду со мной, но похоже, что он получает садистское удовольствие от страданий несчастных зверей. Или пока он успешно пытается скрыть это? Грегу тоже глубоко безразличны поссумы, их мучения, он думает лишь о карьере и мечтает перегнать профессора. Очень корыстный тип. Сидни старается сачкануть, при случае. Дэйву, пожалуй, безразличны как звери, так и люди. Он – подлинный робот, перешагнёт хоть через твой труп. Для него существует только работа, до фанатизма. Но может он успешно скрывает, что и карьера, деньги ему не безразличны, но порой впечатление, что работа ради работы –автомат, не человек. Он, Грег и «любитель животных» – босс, похоже, готовы перерезать всех до единого поссума, не моргнув глазом. Интересно, руководит ли ими всеми, в первую очередь, страсть к науке? Уж во всяком случае – не Грегом. Может и Аллан рад продолжать живодёрство во имя такового? Но чем-то этот чудной Аллан и приятен порой. Может он скрывает слабость свою за маской жестокости и цинизма? Отдуваемся за всех мы с Алланом. Потому и нет у меня времени на свои исследования, увы. В субботу удаётся вырваться на полдня к коллегам по университету, к предполагаемому научному руководителю. А в воскресенье часты дежурства по вивисекционной части».