Забавно, как к ним пристало это прозвище. Вообще-то они самые обычные медики, а не какие-нибудь индусы или брамины. Пару лет назад, когда все это еще было в новинку, в газете появилась статья. В ней рассказывалось о том, что медики научились оживлять мертвецов и снова посылать их в бой. Тогда это было сенсацией. Автор цитировал стихотворение Эмерсона:
Убил ли красный убийца, И мертв ли убитый мертвец, Никто из них точно не скажет, Где жизнь, а где смерти конец.
Такие дела. И убив сегодня противника, ты понятия не имеешь, останется ли он мертвым, или уже завтра вернется в траншею, чтобы снова стрелять в тебя. А если убивают тебя, тоже не знаешь, пришел ли тебе конец. Стихотворение Эмерсона называлось "Брама", и медиков с тех пор прозвали браминами.
Сперва оживать после смерти совсем неплохо. Пусть больно, но ведь ты жив. Но в конце концов доходишь до предела, за которым эта карусель со смертью и оживлением уже невыносима. Начинаешь гадать, сколько же смертей ты должен родной стране, м как здорово отдохнуть, пробыв подольше мертвецом. Начинаешь мечтать о долгом сне, о покое.
Начальство это поняло. Когда солдат слишком часто оживляют, это плохо отражается на их боевом духе. Поэтому установили предел - три оживления. После третьего раза можешь выбирать - или дожидаться смены, или постоянная смерть. Начальство предпочитало, чтобы ты выбрал смерть, потому что трижды умиравший человек оказывает очень скверное влияние на моральный дух оставшихся в тылу. И большинство солдат на передовой предпочитали после третьего оживления умереть окончательно.
Но меня надули. Оживили в четвертый раз. Я такой же патриот, как и все, но это им даром не пройдет.
Кончилось тем, что мне позволили увидеться с адъютантом генерал-инспектора, седым жилистым полковником - типичным педантом, какого словами не проймешь. Он уже знал, в чем дело, и не стал рассусоливать. Разговор оказался коротким.
- Рядовой, - сказал он. - Мне жаль, что так получилось, но уже издан новый приказ. Красные увеличили количество оживлений, и мы не можем от них отставать. Согласно последнему приказу число оживлений, дающее право на отставку, увеличено до шести.
- Но этот приказ отдан уже после моей смерти.
- Он имеет обратную силу. У тебя впереди еще две смерти. Все, рядовой. Удачи тебе.
Вот так. Как будто не знал, что от начальства справедливости не добьешься. Откуда им знать о наших мучениях? Их редко убивают более одного раза, и им просто не понять, что испытывает человек после четвертого. Пришлось возвращаться в траншею.
Я не торопясь шел мимо заграждения из отравленной колючей проволоки, крепко задумавшись. Миновал какую-то фиговину, накрытую брезентом цвета хаки с нанесенной по трафарету надписью "Секретное оружие". В нашем секторе всякого секретного оружия - как собак нерезаных. Каждую неделю поступает что-то новенькое. Черт его знает; глядишь, какое-нибудь и в самом деле выиграет войну.
Но сейчас мне было на это начхать. Я размышлял над следующей строфой из того же стихотворения Эмерсона:
И даль, и забытое рядом;
Что солнце, что тень - не понять. Пропавшие боги вернулись Позора и славы искать.
Старина Эмерсон попал в точку, потому что именно таким ощущаешь себя после четвертой смерти. Тебя уже ничто не волнует, все едино, все обрыдло. Поймите меня правильно, я не циник. Я клоню лишь к тому, что, умерев четыре раза, человек просто обречен взглянуть на мир другими глазами.
Добрался я наконец до старой доброй 2645Б-4, поздоровался с парнями. Оказалось, на рассвете пойдем в атаку. Я продолжал размышлять.
Я не дезертир, но решил, что четырех смертей с меня хватит. И в завтрашней атаке нужно умереть наверняка. На этот раз ошибок не будет.
Едва забрезжил рассвет, мы миновали наши проволочные заграждения и перекатывающиеся мины и сосредоточились на ничейной полосе между нашей траншеей и 2645Б-5. В атаку шел весь батальон, а в боекомплекте у нас были пули нового образца. Сперва мы продвигались довольно быстро, но затем противник взялся за нас всерьез.
Но мы не останавливались. Вокруг свистели пули и громыхало, как в аду, но меня даже не задело. Мне уже начало казаться, что атака станет успешной, а меня не убьют.
И тут я нарвался - разрывная пуля в грудь. Смертельная рана, тут и думать нечего. Обычно если тебе такое врежет, падаешь как подкошенный. Но я не упал. На этот раз я должен умереть наверняка. Поэтому я встал и заковылял вперед, опираясь на винтовку как на костыль. Я прошел еще пятнадцать ярдов под таким бешеным перекрестным огнем, какого и не припомню. И тут мне врезало еще раз. Точно так, как надо, без дураков.
Разрывная пуля просверлила мне лоб. В последнюю долю секунды я еще успел ощутить, как вскипают мои мозги; и понял, что на этот раз промашки не будет. В случае серьезных ранений головы брамины бессильны, а моя рана очень серьезная.
Потом я умер.
Я очнулся и увидел браминов в бедых халатах и марлевых масках.
- Долго я был покойником? - спросил я.
- Два часа.
И тут я вспомнил:
- Но ведь меня ранило в голову! Марлевые маски сморщились - брамины улыбнулись.
- Секретное оружие, - сказал один из них. - Его создавали почти три года, и наконец нам и инженерам удалось создать восстановитель тканей. Важнейшее изобретение!
- Вот как? - вяло спросил я.
- Наконец-то медицина в силах лечить серьезные ранения головы, - сообщил брамин. - И не только головы, любые повреждения организма. Теперь мы можем оживить кого угодно, лишь бы от человека осталось семьдесят процентов тела достаточно поместить его в восстановитель. Теперь наши потери резко сократятся. Это может решить исход всей войны!
- Приятно слышать, - пробормотал я.
- Кстати, - добавил брамин, - тебя наградили медалью за героическое поведение под огнем после получения смертельной раны.
- И это приятно слышать, - кисло улыбнулся я. - Так мы взяли ту траншею?
- На этот раз взяли. Теперь копим силы для атаки на 2645Б-6.
Я кивнул. Вскоре мне выдали форму и отправили обратно на фронт. Сейчас там затишье, и должен признать, что быть живым довольно приятно. Однако считаю, что получил от жизни все, что хотел.
